называется, сам себя не пох­валишь — никто не похвалит. Но тут, скорее, было не столько самово­ схваление, сколько стремление направить формировавшееся в том числе и новиковским журналом общественное мнение в нужное русло.

Однако полемика приобретала все более острый характер. В ответ на екатерининскую сатиру «в улыбательном роде» и утверждения типа «похвальнее снисходить порокам, нежели исправлять оные», Новиков смело заявляет: «Многие, слабой совести люди, никогда не упоминают имя порока, не прибавив к оному человеколюбия. Они говорят, что слабости человекам обыкновенны и что должно оные прикрывать че­ловеколюбием; следовательно, они порокам сшили из человеколюбия кафтан, но таких людей человеколюбие приличнее называть пороколюбием». Это был совершенно беспрецедентный для России случай публичной полемики императрицы на равных со своим подданным — невозможно ведь представить себе Петра I, доказывающего в печати свою правоту. Кстати, не случалось подобного и впоследствии.

Терпения императрицы хватило ненадолго, и она от полемики пе­решла к мерам административным. Журналы Новикова и Эмина бы­ли подвергнуты более строгой дополнительной цензуре. В одном из последних выпусков «Трутня» следующим образом объяснялся отказ от публикации очередного критического письма — «оно задевает Вся­кую всячину и критикует господина сочинителя за то, что от критики свободно». В попытке подчинить себе общественное мнение Екатери­на II потерпела неудачу. «Дурные шмели, — сетовала она, — нажуж­жавшие мне уши своими разговорами о мнимом неправосудии», ока­зались сильнее. Тиражи «Всякой всячины» падали, вскоре она закрылась. Впоследствии императрица скрывала свою причастность к поле­мике 1769—1770 гг., а к публицистике вернулась только спустя три­надцать лет. Перестал выходить под давлением свыше и «Трутень», однако через полгода Новиков начинает издавать новый журнал, а с 1772 г. — знаменитый «Живописец», смело и необычайно ярко обли­чавший жестоких крепостников и коррумпированных чиновников. В разгар пугачевщины Новиков ухитряется выпустить его третье изда­ние и тем продемонстрировать верность давнему принципу — «я чувствителен к крепостному состоянию».

«Маркиз Пугачев»

Грянувшая в 1773 году пугачевщина охватила огромную территорию (от Оренбурга до Казани и Царицына) и в буквальном смысле пот­рясла государство. Сбылись слова тех, кто предупреждал о неминуе­мом взрыве народного возмущения тяжестью крепостных порядков. Именно в этом смысл крестьянского и казацкого бунта. В манифестах и указах Пугачева все дворяне квалифицируются как «сущие прес­тупники закона и общаго покоя», «возмутители империи и разорите­ли крестьян», их предлагается «казнить смертию, а домы и все их име­ние брать себе в награждение». Причем этот радикальный призыв ар­гументируется своеобразной, но хорошо понятной крестьянам справедливостью: «А на оное их, помещиков, имение и богатство, также яство и питие было крестьянского кошта, тогда было им весе­лие, а вам отягощение и разорение». На стороне восставших была страшная ветхозаветная правда — око за око, зуб за зуб.

По манифесту 31 июля 1774 г. крестьян призывали «ловить, каз­нить и вешать» дворян, «поступать равным образом так, как они, не имея в себе христианства, чинили с вами, крестьянами». Будущее же рисовалось в самых радужных тонах: «По истреблении которых про­тивников и злодеев-дворян, всякий сможет возчувствовать тишину и спокойную жизнь, коя до века продолжаться будет». Кстати, искуше­нию идеей отмщения поддались далеко не все. Нам, конечно, извест­ны многочисленные случаи расправ, убийств и поджогов, но нередко крепостные сами прятали своих помещиков, спасая жизни им и их де­тям (так поступили с родителями и младшими братьями и сестрами А.Н. Радищева).

Спасовали и местные власти. Екатерина в письмах к подавлявше­му бунт генералу Петру Панину (родному брату Никиты Панина) пи­сала о причинах восстания: «Слабое поведение в разных местах граж­ данских и военных начальников я почитаю столь же общему благу вредным, как и сам Пугачев со своею сволочью». Возмущенная новиковскими обличениями «мнимого неправосудия», в приватном письме она говорила о том же: «Наперед раздражая жителей неправосудием и мздоимством, когда дошло до обороны, чувствуя народную к ним не­доверенность, у них и руки упали, что способствовало бунтовщикам причинить толикия злодейства и разорения».

Пугачевщина совпала по времени с важными внешнеполитичес­кими мероприятиями. К 1775 г. Екатерина окончила три тяжелые войны — с Польшей (первый раздел которой в союзе с Пруссией и Австрией был в 1772 г., к России отошла восточная Белоруссия), Турцией (война 1768—1774гг., в результате которой были приобре­тены земли от Днепра до устья Южного Буга, крепости Керчь и Еникале в Крыму) и своим «воскресшим» супругом, которого она, по аналогии с героем известной сказки Ш. Перро, называла «маркиз Пугачев».

Итоги первой, реформаторско-романтической, декады правления Екатерины II оказались неожиданными для нее. Новое законодатель­ство так и не было создано, усилия по «приуготовлению умов» вызва­ли выход из-под контроля значительной их части. К этому императри­ца не была готова; вопрос о том, как работать со складывавшимся об­щественным мнением, оставался для нее открытым. В российской же литературе и общественной мысли начинает широко обсуждаться те­ма пределов и характера власти монарха.

Как писал знаток русской культуры XVIII в. Б.И. Краснобаев, «она была животрепещущей и в житейско- практическом плане, и в теоретическом, так как большинство мыслителей того времени свя­зывали с характером правления, с деятельностью монарха не только особенности современного состояния государства и общества, а и на­дежды на будущее справедливое общественное устройство». Однов­ ременно возник крестьянский вопрос — как проблема и политичес­кая (что делать с институтом крепостного права), и общественная (влияние крепостничества на господ и на рабов), и культурная (воз­никновение интереса к крестьянской культуре и начало собирания ее памятников).

Екатерина переходит к более традиционной, прагматической и ме­нее рискованной политике. Во внутренних делах идет модернизация системы управления, оформление и укрепление сословности, поощря­ ется развитие просвещения, во внешней — начинается новый виток традиционных для России войн с Турцией и Польшей. Этот курс, по вы­ражению В.О. Ключевского, приведет в конце царствования к двум ос­новным итогам — громадному увеличению материальных средств (тер­ритория, население) и значительному усилению социальной розни (от­ношения между различными сословиями и национальностями внутри империи).

А все могло бы быть по-другому... Если бы Екатерина не убоялась воплотить в жизнь панинский проект, Россия, пожалуй, лишилась бы множества блестящих и разорительных начинаний, но зато начатое, будучи под контролем хотя бы части образованного общества, скорее всего развивалось бы более последовательно, закономерно и менее бы­ло бы подвержено капризам «российской Минервы». Действительно, прав был критик идеи Императорского совета Вильбоа — само его суще­ствование постепенно привело бы к формированию у подданных мыс­ли разделить права с государем. И эти права, очевидно, в ходе практи­ческой государственной работы «разделялись» бы постепенно и мирно.

Увы! По словам Карамзина, «что быть могло, но стать не возмог­ло...» И все же публично провозглашенная в «Наказе» мысль о зако­не, который выше воли государя, уже не исчезла. Она получит про­должение спустя десятилетие в конституционном проекте Панина и Фонвизина, сочинениях Радищева, а затем и в проектах александров-ского царствования.

Подробнее на эту тему:

Ключевский В.О. Императрица Екатерина П (1729—1796) // Ключевский В.О. Сочинения: В 9 т. Т. 5. М., 1989.

Брикнер А.Г. История Екатерины II. Т. 1-2. М., 1996. Каменский А.Б. «Под сению Екатерины...» М., 1992. Мадариага И. де. Россия в век Екатерины Великой. М., 2001. Омельченко О.А. «Законная монархия» Екатерины И. М., 1993. Вернадский Г.В. Русское масонство в царствование Екатерины II. М., 1998.