помещиков. В окончательном варианте осталось лишь требо­вание, чтобы законы, с одной стороны, «злоупотребления рабства отвращали», а с другой, «предостерегали бы опасности, могущие отту­да произойти». Но и в таком виде «Наказ», вызвавший бурный восторг Вольтера, во Франции в 1769 г. был запрещен цензурой.

Уложенная комиссия была созвана осенью 1767 г. в Москве. Изб­ранные в нее 564 депутата представляли все сословия империи, кроме крепостных (считалось, что их интересы выражают помещики). В ито­ге довольно сложной системы выборов и представительства почти поло­вина депутатов были дворянами. Комиссия читала «Наказ» императри­цы и депутатские наказы, привезенные с мест, законодательство о крестьянах и т. п. Порой разгорались жаркие споры, главным образом о сословных правах и пределах власти помещиков над крестьянами. Прозвучали некоторые либеральные выступления — например, дворя­нина Г.И. Коробьина, потребовавшего законодательного ограничения крепостничества, или казака А.И. Маслова, предложившего вообще отобрать крестьян у помещиков и передать в ведение специальной кол­легии, которая бы собирала налоги и выплачивала бы их помещикам.

Но основная масса дворян продемонстрировала узкосословный эгоизм и враждебность каким бы то ни было реформам. Депутаты-го­рожане требовали права покупать крепостных и монополии на заня­тия торговлей. По меткому выражению С.М. Соловьева, «от дворян­ства, купечества и духовенства послышался этот дружный и страшно печальный крик: «Рабов!». Русское «третье сословие» добивалось не политических прав или юридических гарантий, а сословных привиле­гий. Через полтора года Уложенная комиссия была распущена и боль­ше не собиралась. Своей законодательной задачи она не выполнила. Свод законов будет составлен в России только в 1832 г. командой опытных чиновников под руководством М.М. Сперанского.

Но ее деятельность не прошла бесследно ни для власти, ни для рус­ского общества. Содержание местных наказов, речи депутатов, мате­риалы подкомиссий широко использовались в дальнейшей деятель­ ности правительства. По словам самой императрицы, комиссия «по­дала мне свет и сведения о всей империи, с кем дело иметь и о ком пещись должно». В дальнейшем императрица будет действовать более прагматично, учитывая требования и интересы высших сословий. Бурные дебаты в комиссии стимулировали подъем гражданского са­мосознания самых различных групп русского общества. Как писал знаток русской литературы XVIII в. Г.А. Гуковский, «в комиссии пе­режила свой первый расцвет русская политическая речь как особый и важный вид публицистики и литературы вообще». В комиссии начи­нали свою общественную деятельность — пока в качестве протоколис­та и секретаря — гвардии поручик, а впоследствии знаменитый рус­ский журналист, издатель и масон Н.И. Новиков и гвардии сержант, будущий замечательный поэт Г. Р. Державин.

В советской историографии было принято критиковать Екатерину за лицемерие (осуждает рабство и говорит о вольности, но при этом не делает и шага в сторону отмены или хотя бы смягчения крепостничест­ ва), попытку укрепить самодержавно-крепостнические порядки при помощи новейших западноевропейских идей — исключительно для «отвода глаз». Об этом недавно писал В.М. Живов: «'Наказ', будучи самым прогрессивным юридическим памятником XVIII столетия, бьи вместе с тем законодательной фикцией, не имевшей никакого практи­ческого значения... входил в мифологическую сферу и выполнял ми­фологическую функцию, был атрибутом монарха, устанавливающего всеобщую справедливость и созидающего гармонию мира».

Историку трудно согласиться с такой интерпретацией. «Наказ» был не фикцией, а, скорее, по выражению А.Б. Каменского, «декла­рацией о намерениях», подготовительной работой для будущих «фун­ даментальных законов» Российской империи, правда, так и остав­шихся в виде набросков в бумагах императрицы (отдельные и не са­мые существенные части этого плана были осуществлены в 1770—1780-е гг.). Не имевший юридической силы, этот первый опыт государственного либерализма оказал значительное влияние на рус­скую «историю идей», способствовал «приутотовлению умов». От него тянется нить к проектам М.М. Сперанского, Н.Н. Новосильцева, Н.М. Муравьева, к либерализму внука Екатерины Александра I и правнука Александра II, к Государственным думам эпохи Николая II. Либерализму, конечно, непоследовательному и противоречивому, так как трудно быть либералом самодержцу в европейской, но периферий­ной и пытающейся преодолеть отсталость стране, при хронически не­доразвитом обществе, где абсолютный монарх — и инициатор, и гарант движения вперед. Дилемму «деспот-реформатор» русские монархи, начиная с Петра I, решали каждый по-своему, с перевесом то в одну, то в другую сторону, но решена быть она не могла по определению.

Как писал о России екатерининский современник Дж. Макартни, «уделом самодержца здесь всегда будет определять своей рукой уро­вень цивилизованности, следить за каждым улучшением, которое мо­жет прийти в противоречие с его властью и поощрять его только тог­да, когда оно покорно его величию и славе».

Тем не менее, «Наказ» и Уложенная комиссия важны для нас как законодательный и государственный прецеденты, как первая попыт­ка приложения либеральных идей к российской почве (права и свобо­ды личности, законность, правопорядок и т. п.).

«Прабабушка» и «дурные шмели»

Столкнувшись с неоднозначной реакцией общества на свои инициати­вы, Екатерина усиливает литературную активность, направляя ее на «два фронта» — как против непросвещенных крепостников, так и против инакомыслящей дворянской молодежи. Организовав первый сатиричес­кий журнал «Всякая всячина» (1769— 1770) и призвав других литерато­ров последовать примеру «прабабушки», она вступает на поле публицистики, стремясь дать выход оппозиционным настроениям в печати и нап­равить общественное мнение в нужное русло. Главная же идея самой императрицы во «Всякой всячине» — идея «сословного мира»: все «сословия» должны быть довольны своим положением, так как они чле­ны одного тела — государства. «Долг наш, как христиан и как сограж­дан, велит имети доверенность и почтение к установленным для нашего блага правительствам и не поносить их несправедливыми жалобами».

Императрица дала свою версию причин роспуска Уложенной ко­миссии. Так, например, в ее «Сказке о мужичке» рассказывается о том, как портные (депутаты) шили мужичку (народу) новый кафтан (уложение). И хотя у них был даже образец такого кафтана («На­каз»), дело у них не шло. Тут «вошли четыре мальчика, коих хозяин недавно взял с улицы, где они с голода и холода помирали» (Лифляндия, Эстляндия, Украина и Смоленская губерния), которые, хоть и бы­ли грамотны, помогать портным не пожелали, а, напротив, стали тре­бовать, чтобы им отдали те кафтаны, которые они носили в детстве (старинные привилегии). В итоге мужичок так и остался без кафтана. Стремление свалить вину с больной головы на здоровую говорит о том, что императрица переживала завершение деятельности Уложенной комиссии как неудачу, за которую надо было «назначить» виновных.

Касаясь общественных недостатков, Екатерина настаивала, что они происходят от пороков, свойственных всем людям (приказные становятся взяточниками потому, что их соблазняют посулами проси­ тели), а главной целью сатиры считала исправление нравов: посколь­ку грубость и жестокость свойственна необразованным людям, то, просветив помещиков, можно сделать их человечными по отношению к крепостным.

Из семи сатирических журналов, которые стали выходить в каче­стве «потомства» «Всякой всячины», два сразу же начали острую поле­мику с ней — это были «Трутень» Н.И. Новикова и «Смесь» Ф.А. Эмина. Новиков, поставивший эпиграфом к своему журналу на 1769 г. слова из басни Сумарокова «они работают, а вы их труд ядите» (проз­рачный намек на паразитизм дворян, хотя у Сумарокова речь идет о писателях- плагиаторах), обрушился на помещичий произвол, обличал царящее в России беззаконие, издевался над невежеством и продаж­ностью судей в жанре частных объявлений: «Недавно пожалованный воевода отъезжает в порученное ему место и для облегчения в пути продает свою совесть; желающие купить, могут его сыскать в здешнем городе... Недавно пожалованный прокурор отъезжает во свое место и по приезде желает он развесть редкое в том городе растение, именуе­мое цветущее правосудие, хотя воевода того города до оного растения и не охотник, чего ради потребен г. прокурору искусный садовник... Молодого российского поросенка, который ездил по чужим землям до просвещения своего разума и который, объездив с пользою, возвратил­ся уже совершенно свиньею, желающие смотреть, могут его видеть безденежно по многим улицам сего города».

«Всякая всячина» убеждала в необходимости умеренности, челове­колюбия, подчеркивала достигнутые Россией успехи и советовала не торопиться: «Пока новые законы поспеют, будем жить, как отцы наши жили, с тем барышом противу них, что мы ощущаем более от вышней власти человеколюбия, нежели они». Что