крестьянской армии доносите мне, не стес­няясь ничего». Его приказы запрещали «бесцельную стрельбу по горо­ду, а также самочинные, не имеющие на то особого удостоверения от коменданта города Долинина, аресты, расстрелы, самосуды, обыски» с неизбежными «хищениями всякого рода имущества».

Внезапность бунта и его стремительное распространение застали советскую власть врасплох. Повстанческий «комендант» получал из­вестия: «с. Изюково, Пискалы, Еремкино в крестьянских руках. Но­ вая и Старая Бииарадка накануне восстания. Мусорка восстала и Ташелка. Красноармейцы отступили на хутор, верст на 8 за Мусорку. Отряд красных — человек до 150. В Самаре в войсках волнение».

Но власти уже оправились от шока и действовали. Восставших надо было заклеймить как врагов революции — для этого трупы 32 попавших в плен и зверски убитых красноармейцев были привезены в Сызрань и «выставлены в церкви бывшего женского монастыря для осмотра публики». Красные командиры утверждали, что во главе повстанцев стоят «генерал Бередичев и полковник граф Орлов», в природе не существовавшие. На важнейших направлениях концент­рировались хорошо вооруженные карательные части с кавалерией, пулеметами и артиллерией.

В полевых боях крестьянские толпы терпели поражение. Успешной оказывалась партизанская тактика — бои в лесу, ложное отступление и внезапное нападение на противника из засады. «Хрящевка. 11 марта. Сегодня было у нас сражение, начавшееся в 12 часов дня и окончив­шееся в 7 часов. Противник имел пехоты 2 роты и отряд 50 человек, 1 орудие трехдюймовое со 112 снарядами, 1 эскадрон кавалерии и 3 пулемета. Бой завязывался очень горячий. Разведку встретили и открыли по ней огонь. Подошла их пехота, и мы бились с нею, не ус­тупая ни шагу, часа четыре с половиной. Потом отступили в село и из разных мест засады при вхождении красных открыли по ним огонь. Они стушевались. Мы в этот момент бросились народными силами на 'ура'. Этим их устрашили. Они побежали в панике. В погоню пусти­ли кавалерию с помощью пехоты, которая преследовала и колола красных. Потерь у нас в войсках не оказывается», — сообщали повс­танческие «Известия Ставропольского исполкома».

О «сражении при Хрящевке» извещал и рапорт красных: «.. .Часть отряда двинулась на Хрящевку, а после артиллерийской подготовки заняла большую половину Хрящевки, но под давлением многочислен­ного противника, вооруженного винтовками и пулеметами, принуж­дена была отойти на исходный свой пункт в дер. Белый Яр, причем с нашей стороны раненых, убитых и пропавших без вести около 70 че­ловек, в том числе большой процент командного состава. Нами остав­лен противнику один пулемет, замок от которого унесен. Противник понес громадные потери убитыми и ранеными. Нашей артиллерией сожжено много домов в Хрящевке. Наши войска и командный состав вызывают беззаветную отвагу... Со стороны противника убито и ра­нено 200 человек». Кажется, о потерях толком не знала ни одна, ни другая сторона. В борьбе за родное село крестьяне проявили стойкость и не дрогнули даже перед артиллерийским обстратом. Росло ожесто­ чение: мужики отрезали у пленных уши, носы и губы, отрубали руки и пальцы; красные палили из пушек по селам и на месте расстрелива­ли сопротивлявшихся.

Однако победа крестьян была редкостью. Стихийно вспыхнувшее восстание подняло несколько десятков тысяч человек в ближайшей округе — но дальше не пошло, несмотря на надежды участников, от­раженные эпическим «штилем» в сообщении исполкома Усинского во­лостного совета Борминскому сельсовету: «Восстание разрастается вплоть до Симбирска и Самары, сформированы отряды и везде коммунисты свергаются и бегут от восставших крестьян в панике. Мы се­годня вновь с подошедшими к нам отрядами намереваемся взять Сыз­рань».

Как прежде крестьянские и городские «миры» использовали ка­зацкие «круги» и брошенные чиновниками канцелярии, так и теперь бунтовщики приспосабливали для себя советские органы. «Мы объ­ являем, что советская власть остается на местах, советы не уничто­жаются, но в советах должны быть выборные лица, известные наро­ду», — призывали повстанцы, представляя свои действия законными: «Мы ни на шаг не отступаем от Конституции РСФСР и руководству­емся ею».

В Ставрополе был сформирован «Совдеп», создан «революцион­ный штаб», издавались «Известия Ставропольского исполкома». Но­вая власть использовала знакомые властные приемы: «Лица, желаю­щие выразить какие-либо жалобы, или же доносы, по долгу гражда­нина должны подписывать их: имя, отчество и фамилия, и звание». Правда, сам комендант просил граждан «не стесняясь возвратить хо­тя бы печати и штемпели», необходимые для работы учреждений. Как и в XVII веке, крестьяне истребляли «бумаги» и прочие канцелярские принадлежности — символы и орудия неправедной власти. При отсут­ствии пригодных кандидатов арестованным членам волостного совета предлагали опять «заседать в новом исполкоме и исполнять то, что прикажет волновавшийся на площади народ»: «бери власть, сукин сын, коли дают».

Командиры «крестьянских армий» докладывали о боях на Пискалинском и других «фронтах». Но никаких крестьянских войск, якобы окруживших Сызрань, не было. Объявленные мобилизация «всех граждан от 18 до 50 лет» и «наряды» подвод для военных нужд реша­лись каждой деревней по-своему. Связанные родством, общими инте­ресами или общей бедой соседние села откликались на призывы повс­танцев, но более дальние колебались — кому охота бунтовать из-за «чу­жих» проблем? Да и сами крестьяне не рвались за пределы «своего» района: одни селения отказывались от присоединения к восставшим; жители других, как с. Троицкого-Богородского, хотя и присоедини­лись и даже двинулись на Сызрань, но повернули с полпути обратно; третьи, как указал «агитатор» Петров, «ограничились пассивным учас­тием... поставляли по требованию восставших подводы, сено, хлеб, высылали людей в караулы к штабу в Новодевичье».

Мужицкие «армии» в 300—400 человек были бессильны перед пушками и пулеметами. У крестьян не было оружия, кроме отобран­ного у продотрядовцев и красноармейцев (по 5—10 винтовок на от­ряд). Остальные шли в бой как во времена Разина и Пугачева — с кольями, вилами и косами; в Новодевичьем провели «мобилизацию» кузнецов, чтобы обеспечить повстанцев пиками. Сказались и проти­воречия между селами: «10 марта в Кирилловке были повстанцы из Мусорки численностью около 400 человек, вооруженных 6 винтовка­ми, вилами, кольями, и хотели заставить кирилловцев совместно нас­тупать на Филишювку, но кирилловцы, за отсутствием оружия, при­соединиться к ним отказались. Повстанцы ушли обратно в Мусорку, угрожая за отказ кирилловцам 11 марта пойти в наступление на них».

Крестьяне пытались договориться с властями, но переговоры «по-крестьянски» — это не выработка компромисса на правовой основе, а стремление убедить власть в своей «правде», которую она не может не признать очевидной. На практике они превращались в диалог глухих. Советский деятель воспринимал происходящее как «контрреволюци­онное восстание» кулаков и собирался устранить «всякие причины» пушками от имени «трудящихся крестьянской массы» и для их же бе­зопасности. А представитель этих масс не понимал, почему прибыв­ший «для следствия виновников» начальник не желает с ним потолко­вать с открытой душой и не видит разницы между хорошими больше­виками и плохими коммунистами.

Председатель волсовета Русской Бектяшки Михаил Поручи­ков по телеграфу взывал к секретарю Симбирского губкома РКП(б) Иосифу Варейкису: «Приветствуем партию больше­виков и против них не идем, мы идем против насилия ком­мунистов. Вообще же контрреволюции нет, мы идем про­тив неправильной реквизиции хлеба и скота... Мы желали бы, чтобы вы сами к нам приехали, дабы вы сами видели, кто восстал... Ведь, товарищ Варейкис, мы не саботажни­ки, нам бы хотелось с вами самим поговорить; вы сами уви­дите, что мы правы и народ с удовольствием выслушает вас. Ответьте сейчас же, приедете к нам или нет». Варейкис: «Пока что к вам не еду, потому что высланы со­ответствующие ораторы, то есть пушки. Второе, я, ко­нечно, у вас буду, иначе бы не приезжал в Сенгилей. Третье, вы не правы, что заставляете нас возиться с вами, причем, применять заставляете орудия. Контрреволюционный бунт, в котором, вы, Поручиков, тоже, по-видимому, явля­етесь участником, дает повод нам в корне на будущее время устранить всякие причины. Лично наша партия и губисполком, опирающиеся на трудящихся крестьянской массы, должна в этом случае в дальнейшем обезопасить их...» , Поручиков: «Напрасно посылаете пушки, потому что они нам не страшны, а вот если вы не хотите кровопролития и идете рука обруку с нами, крестьянами, то приезжайте сами, если вы действительно справедливы, понятно? Я кон­чил». < Варейкис: «Больше никаких переговоров я не веду, а из ваших речей понял, что необходимо действовать. Варейкис». Поручиков: «Значит, не приедете ? Плохо, а мы вас ждем, чтобы вы пролили нам свет. Приезжайте, товарищ Варей­кис, и все уладится. Мы вам выскажем, что у нас на душе, и вы нас поймете» (Крестьянское движение в Поволжье. 1919—1922гг.: Документы и материалы. М., 2002. С. 128).

В итоге вопрос решался силой или угрозой ее применения: «Пос­леднее предложение Новодевиченскому совету — немедленно сложить оружие; начинаю производить обход. Усольская, Печерская и другие волости идут за мной все как один. Волостной совет приговаривается к смертной казни. Красная армия с фронта