потоке революционного хаоса наметились две жесткие модели — «белая» и «красная». Почти одновре менно и большевики (в августе 1918 г.), и Колчак (в ноябре) обещали обеспечить на контролируемой территории твердый порядок и законность. И наиболее активные силы общества, и испуганный обыватель выбирали порядок в виде привычной имперски-патерналистской системы.
Однако парадокс Гражданской войны состоял в том, что противоборствовавшие стороны не столько побеждали своих противников, сколько постоянно проигрывали на «внутреннем» фронте и тем самым обеспечивали успех противоположной стороне. Судьбы революции и России зависели от третьей силы, которая могла бы выступить решающей в споре «красных» и «белых».
9 марта 1919 г. во время начала наступления войск Колчака особый отдел штаба советского Восточного фронта «экстренно» сообщил о вспыхнувшем восстании в прифронтовых Самарской и Симбирской губерниях: «Восстание охватило Сенгилеевский уезд, Мелекесский и Ставропольский. Количество восставших около 200 000 человек». О том же докладывала Казанская губчека: «В Ставропольском районе восстание, руководимое белогвардейцами и кулаками, элементами, недовольными мобилизациями, сдачей хлеба и скота. Ставрополь в руках восставших. Повстанцы свергают Советы, убивают советских работников, вырезают семейства коммунистов». Так в освобожденном от власти Комуча Среднем Поволжье началось крестьянское дви жение, известное в истории Гражданской войны как «чапанная война» (чапан — крестьянский кафтан).
В советской прессе восстание изображалось как происки «белогвардейских заговорщиков», которым помогли «слуги белогвардейцев — правые эсеры», а вместе с ними «преступные авантюристы» — эсеры левые и, естественно, «кулацкая шайка» (только меньшевиков не упоминали, как напрочь в деревне отсутствовавших). Якобы под таким напором «часть крестьян, запутавшаяся в предательских сетях бессовестного обмана, сбитая с толку подлым преступлением провокаторов, примазавшихся к Советской власти, восстали против рабочих и бедноты».
Еще совсем недавно в учебниках по истории такие выступления именовались «антисоветскими кулацкими восстаниями». А вот поработавший в деревне после усмирения «чапанной войны» безвестный, но опытный большевистский «агитатор» Петров в не предназначенном для печати отчете рассказал о других причинах, уже не сваливая вину на белогвардейцев и эсеров. Вот как созревал и, наконец, «прор вался» мужицкий бунт.
В большое село Новодевичье у волжской пристани (там «не только кулаческая часть, но и беднота выросла и воспиталась в атмосфере буржуазных способов наживы») пришли продотрядовцы. На эти бо гатые хлебом районы легла основная тяжесть продразверстки и других повинностей, а близость фронта потребовала от местной власти мобилизации людских и материальных ресурсов. Отряд явился после того, как уже потрудились чекисты: «...работавшая здесь чрезвычайка, во главе с убитым во время восстания председателем ее Казимировым, в высшей степени щедро употребляла избиение своих «клиентов» кулаками, прикладами, плетью, пиками и т. д.» Вновь прибывшие и уже обосновавшиеся «совработники» быстро нашли общий язык: «Находившийся здесь продотряд (Павлова) вел себя возмутительно: пьянствовал, совершал всяческие поборы (овец, молочные продукты), 'отчуждал' безвозмездно что понравится, по ночам шла стрельба вверх и т. д. В пьянстве не уступали и ответственные представители: комиссар Белов, председатель ЧК Казимиров, начальник отряда Павлов, комиссар Стафеев». После такой «подготовки» на селян обрушились чрезвычайный налог, опись хлебных запасов и «мобилизация» людей и скота.
«Агитатор» Петров назвал только нескольких исполнителей-«перегибщиков» — больше по чину было не положено. Телеграмма зав. политотделом Восточного фронта Г.И. Теодоровича и члена Реввоенсовета фронта С.И. Гусева Ленину более откровенна: «Безобразия, которые происходили в Симбирской губернии, превосходят всякую меру. При взимании чрезвычайного налога употреблялись пытки вроде обливания людей водой и замораживания. Губернские организации смотрели на это сквозь пальцы. При реквизиции скота отнимали и последних кур... председатель уездного комитета партии участвовал, будучи членом ЧК, в десятках избиений арестованных и дележе конфискованных вещей и прочее. Партийная организация была теплой компанией грабителей, разбойников, белогвардейцев». Вот только появилась телеграмма не до, а после восстания, и «белогвардейцами» в ней названы свои «разбойники».
Как и сто, и двести лет назад, мужик не сразу хватался за топор и вилы. Конфликт развивался поначалу в «легальной» форме. Волнения начались 3 марта со схода, созванного с ведома Белова сельским советом. На сходе обсудили, как изящно выразился «агитатор», «несколько случаев слишком решительной реквизиции т. Беловым хлеба и скота... в результате толпа пришла к убеждению, что необходимо дать отпор действиям продкомиссара в масштабе всей волости». Начинать бунт одним не хотелось — лучше всем вместе.
4 марта крестьяне приняли решение «командировать в г. Симбирск 4 делегатов... с ходатайством об увеличении продовольственной нормы на людей и скот». «Своему» начальству деревня уже не доверяла, но еще оставалась надежда на ходоков к высшей власти. Члены волостного исполкома в тот же день отбыли в соседнее село — от греха подальше, в надежде, что крестьяне изберут новый состав, которому они сдадут дела и заодно переложат на него ответственность перед уездными и губернскими властями.
Это был тревожный признак. Настроение крестьян стало меняться. Теперь ситуация зависела от того, кто сумел бы первым поднять или, наоборот, успокоить толпу. Прибывшие «городские» опасности не замечали и попытались селян припугнуть. Кто-то из толпы выдвинул лозунги: «Да здравствует Советская власть, долой коммунистов-насильников!», «Долой коммунистов, комиссаров и евреев!» Другие мятежники захватили телеграф — все-таки шел уже XX век. Опыт усмирения крестьянских бунтов требовал решительных действий: зычного офицерского рыка, пальбы, немедленного ареста «зачинщиков», порки и публичного «прощения» покорившихся. Но большевики еще только учились...
Командир продотряда Павлов приказал «не употреблять оружия» — и тем продемонстрировал слабость. Крестьяне набросились на продотрядрвцев. «Когда началось отобрание оружия, надлежащего противо действия оказано не было; большое значение при этом имело местное происхождение красноармейцев». Павлов был убит; на следующий день было покончено и с чекистами. В соседние села отправились гонцы — поднимать народ, чтобы выступить «всем миром».
5 марта восстало село Русская Бектяшка, 7 марта — Усолье; восстание перекинулось на соседние волости. Как отмечали сами каратели, «все восстания начинаются по шаблону: появляется агитатор, сам влезает на колокольню и бьет в набат, затем приглашает собравшихся восстать против реквизиции скота, хлеба и сбора чрезвычайного налога. Каждое восстание начинается убийством председателя исполкома, членов совета и членов партии». 8 марта восставшие заняли уездный город Ставрополь; волнения перекинулись в волости соседней Симбирской губернии. Пришедшие из восставших сел зачитывали му жикам воззвания. Вместе с мятежниками приходили пугающие слухи: большевики восстали против коммунистов, коммунисты реквизируют кур и хотят поделить собственность крестьян.
Документы самих повстанцев и карателей дают картину бунтовской стихии. Попавшим под горячую руку разозленных мужиков приходилось туго: в Усинском перебили целый отряд красноармейцев; в Усолье «агитатор тов. Смирницкая мятежниками ударом дубиной убита, после убийства ей размозжили череп, затем через горло вбили внутрь кол и повесили на столбе».
Толпа громила местные Советы со всей обстановкой, запасом дров и «денежными ящиками»; мстила — око за око. Повстанческий «комендант» Ставрополя Алексей Долинин «доводил до сведения» семейств красноармейцев и коммунистов: «...Все причиненные над вами насилия и поругания со стороны
