признать программу Советской власти, признать <<Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа», признать Ок­тябрьскую революцию и Советскую власть. Тем самым Учре­дительное собрание разорвало всякую связь между собой и Советской Республикой России. Уход с такого Учредительно­го собрания фракций большевиков и левых эсеров, которые составляют сейчас заведомо громадное большинство в Сове­тах и пользуются доверием рабочих и большинства кресть­ян, был неизбежен.

А вне стен Учредительного собрания партии большинства Учредительного собрания, правые эсеры и меньшевики, ве­дут открытую борьбу против Советской власти, призывая в своих органах к свержению ее, объективно этим поддер­живая сопротивление эксплуататоров переходу земли и фабрик в руки трудящихся.

Ясно, что оставшаяся часть Учредительного собрания мо­жет в силу этого играть роль только прикрытия борьбы буржуазной контрреволюции за свержение власти Советов. Поэтому Центральный Исполнительный Комитет поста­новляет:

Учредительное собрание распускается».

(Декреты Советской власти. Т. I. М., 1957. С. 335—336.)

Силовой разгон «учредилки» означал, что большевики и их союз­ники не намерены искать компромисса с политическими конкурента­ми в словесных дебатах. Но и их противники из числа демократов и либералов проявили не больше готовности к компромиссу. Кадеты, например, выступили против требования созыва Учредительного соб­рания образца 1917 г. в качестве главного лозунга антибольшевист­ского движения; временная военная диктатура, которую эсеры окре­стили «правым большевизмом», казалась им более соответствующей положению страны. Полномасштабная гражданская война стала не­избежной.

Между красными и белыми

Гражданская война и по прошествии почти 90 лет по-прежнему остается «горячей» темой. Даже вполне академическая дискуссия о ее хронологических рамках и этапах превращается в спор о том, «кто ви­новат». Рассказы об ужасах красного и белого террора служат аргу­ментами в дебатах политических партий. Общественное мнение ша­рахается из одной крайности в другую: вместо большевистских «неу­ловимых мстителей» в герои выдвигаются рыцарственные белые офицеры. Эта метаморфоза объяснима: слишком долго побежденная сторона являлась предметом клеймения, а не изучения. Отсюда и но­вые мифы.

События на фронтах, военные операции и действия полководцев «расписаны» в учебниках и «нарисованы» в атласах. Однако появив­шиеся за последнее время научные работы и масса интереснейших публикаций по истории белого движения заставляют вновь задумать­ся над тем, почему все-таки победили красные и не было ли альтерна­тив братоубийственному конфликту. Важно также, какова была «цена» Гражданской войны — в смысле не только материальных и люд­ских потерь, но и влияния на последующее развитие страны.

Белые правительства утверждались на периферии страны, и это имело свои основания. Именно там находились крупные морские пор­ты, жило более свободное и более зажиточное крестьянство, на окра­инах располагались казачьи войска с их военной организацией и вы­учкой и «инородческое» население с особым укладом и традициями, делавшими их невосприимчивыми к влиянию большевизма. Но од­новременно все это являлось минусом, т. к. делало необходимыми «от­вет» советскому решению «аграрного вопроса», гибкую политику в от­ношении национальных окраин, затрудняло согласованные военные действия. К тому же большая часть промышленности находилась в центре страны, куда сходились и основные коммуникации. Колчаковская Сибирь, к примеру, располагала лишь 10,5% всех российских фабрик.

Вопреки пропагандистским утверждениям большевиков о страш­ной «белогвардейской диктатуре», на деле у белых диктатуры в чистом виде — как военной, так и гражданской — не было. Деникину прихо­дилось считаться с «Всевеликим войском Донским» и Кубанской ра­дой; Колчаку — со своевольными атаманами; у обоих не было четко работающего аппарата власти на местах.

Красная бюрократическая элита, свободная от традиций царской управленческой системы, оказалась гибче своих соперников. Больше­вики, пришедшие к власти под лозунгом «вся власть Советам», столк­ нувшись с рутинными проблемами управления, быстро создали мощ­ную «властную вертикаль», а посулив «инородцам» право на самоопре­деление, сумели реально сохранить великодержавие. В 1918—1920 гг. стала складываться система взаимоотношений большевистской пар­тии и государства, которая сохранилась до последних лет советской власти. Руководящую роль в госаппарате играла партия. Высшее пар­тийное руководство (Политбюро, Оргбюро, Центральный комитет) переводило партработников на другую должность или перемещало в другую губернию; проводниками политики партии были все высшие и центральные ведомства. Под непосредственным контролем ЦК РКП(б) работал Реввоенсовет, по партийным директивам действова­ли политотделы и военные комиссары в армии и партячейки в других учреждениях. Были ликвидированы небольшевистские профсоюзы, а оставшиеся становились с 1919 г. обязательными для рабочих и служащих. Летом 1919 г. Ленин уже говорил о «диктатуре партии как основе советского строя».

Другие партии вытеснялись из политики. 14 июня 1918 г. ВЦИК исключил из своего состава эсеров и меньшевиков. К концу го­да они были выведены из местных Советов, хотя сами партии не бы­ли запрещены, как и партия левых эсеров после странного «мятежа» в июле 1918 года. Эти и более мелкие партии (максималисты, рево­люционные коммунисты, социал-демократы интернационалисты) те­ряли членов не только из-за репрессий, но и из-за разочарования масс в их деятельности, и по материальным причинам: единственным «ра­ботодателем» осталось государство.

Продразверстка оказалась более эффективной, чем репрессии, Продармии и усилия комбедов в деревне. Национализация промыш­ленности (в 1918 г. — крупной, в 1920 г. — всей) вызвала к жизни систему из 50 главков, руководивших деятельностью 37 тыс. предп­риятий, централизованно распределявших сырье, топливо и вырабо­танную продукцию. Жизненной корректировкой этих порядков был сохранявшийся «черный рынок», где обыватель мог обменять, напри­мер, свою пайковую морковь на мерзлую лошадиную ногу, а админи­страция предприятия — добыть недостающие детали для станков. Этот «военный коммунизм» позволил сохранить промышленность от окон­чательного развала, худо-бедно обеспечить снабжение армии и город­ского населения, т. е. около 40 млн человек.

Одновременно вырос громадный бюрократический аппарат из 4 млн совслужащих, среди которых были свои «низы» и пользовавши­еся привилегиями «верхи». Анкеты сотрудников центральных органов власти по переписи 1918 г. показали, что чиновники царских минис­терств, губернских учреждений, дореволюционных частных и обще­ственных организаций составляли среди них более половины, а в хо­зяйственных ведомствах — от 70 до 100%. К старым бюрократам до­бавлялись «выдвиженцы» из рабочих, крестьян и красноармейцев с партбилетом и «начальственным» образованием.

Белые режимы оказались в экономической сфере не на высоте. Они не стремились «восстановить власть помещиков и капиталистов», как многие годы толковали советские учебники истории: предполага­ лось восстановить широкое местное самоуправление, сохранить профсоюзы, развивать приоритетные отрасли промышленности (с введением государственного контроля за производством в интересах народного хозяйства), провести финансовые реформы. В Сибири бе­лое правительство начало крупномасштабные проекты реконструк­ции Транссиба (с помощью «межсоюзнического железнодорожного комитета») и освоения Северного морского пути, что позволило бы объединить северный и восточный белые фронты. Однако, несмотря на поддержку промышленников и кооператоров, финансовая ста­бильность белыми правительствами не достигалась. Повышение нало­гов и сильнейшая инфляция свели на нет «приход» от разработки шахт Кузбасса и развития золотодобычи. Зависимость от импорта и ничтожный экспорт не помогали стабилизировать бюджеты. Денаци­онализация фабрик и заводов и введение свободы торговли не остано­вили спад производства на Урале — во многом по причине бездеятель­ности и своекорыстия управителей заводов.

Возможно, правы те историки, которые считают, что белогвар­дейским лидерам для успеха достаточно было сосредоточить силы в одном регионе и превратить его в альтернативный «Совдепии» обра­зец государственного и социального устройства. Но для этого надо бы­ло отказаться от имперских представлений о «единой и неделимой» России со столицами в Москве и Петрограде, что было для белых вож­дей неприемлемо. Перевеса сил, необходимого для наступления, не было. К февралю 1919 г. белые армии располагали на юге 92,5 тыс. штыков и сабель; на Восточном фронте — 140 тыс., на западе и севе­ре — 116,5 тыс.; тылы белых фронтов насчитывали 188 тыс. чел., все вместе это составляло 537 тыс. чел.