поисках выхода из этого мрачного тупика Белинский обратил внимание на «женский вопрос» и стал экс­ периментировать с женщинами, с ними искать смысл жизни.

И на этом этапе своих поисков Белинский прочитал рассказы под названием «Мельхиор» (1832 г.) освободившейся из монастыря и упивающейся свободой «без нелепых предрассудков» на лоне фран­цузских революций Жорж Санд (Авроры Дюпен). И Сен-Симон тут же слетел с пьедестала в голове Белинского, и на его место уселась знаток женских душ мадам Санд со своими тезисами:

«Бросим вызов всему миру, и пусть душа моя погибнет. Будем счаст­ливы на земле, разве счастье быть твоей не стоит того, чтобы заплатить за него вечными муками» («Валентина»).

Здесь для В. Белинского было и родное бунтарство и протестный «героизм в объятиях», и в этом — вызов обществу и власти, и в этом философское укрытие от общества и власти и удобно-приятный смысл жизни: «Быть может, он (человек) лучше отвечал бы намерениям Твор­ца, если бы просто наслаждался настоящим», — подсказывала нежно Ж. Санд.

«Эта женщина постигла таинство любви», — восхищался новым кумиром В. Белинский, теперь для него подруга Шопена и многих французов была всем и вся — «Мы счастливы, очи наши узрели спасение наше, и мы отпущены Владыкою, мы дождались знамений.» — в каком иступленном трансе писал прозревший и постигший какие-то глубины В.Белинский, молясь на новую икону. И бросился искать похожую женщину, — нашел, и даже в 1843 году женился.

И когда после достижения и утоления В. Белинский в 1845 году вернулся к активной публичной критике, то вдруг напал на давно почив­шего старика Г. Державина, назвав его «поэт наивного эпикурейства». Белинский со своим своеобразным пониманием Бога теперь просто не мог не наскочить и атаковать выдающегося православного мистика, метафизика Николая Гоголя.

Он и раньше его ненавидел, не переносил его «дух», его духовность, «Светоч» В. Белинский в письме Боткину ещё в 1842 году писал:

«Страшно подумать о Гоголе: ведь во всем, что он писал — одна нату­ра, как в животном. Невежество абсолютное. Что наблевал о Париже-то». В этом же письме Белинский сетовал, что «Выбранные места» Гоголя — это «артистически рассчитанная подлость», и с какой-то непонятной завистью написал, что об очень религиозном Гоголе, что он «всю жизнь обманывал Бога, а при смерти надул сатану», и подло объяснял, что Го­голь своей работой «Выбранные места из переписки с друзьями» хотел понравиться царю; В. Белинский почему-то не допускал, что Гоголь может быть убежденным государственником. Белинский до 1845 года в переписке и в разговорах с друзьями и знакомыми пытался Гоголя очернить, дискредитировать, но публично это сделать боялся, и даже публично, в своих статьях хвалил Гоголя. Но «эволюция» Белинского на месте не стояла и через несколько лет он понял, благодаря Жорж Санд, суть счастья и смысл жизни и необыкновенно осмелев в начале — увидел в «Мертвых душах» Н. Гоголя общественную опасность:

«Великая ошибка для художника писать поэму, которая может быть возможна в будущем и нам как-то страшно.». И попутно Белинский ввел нарицательное понятие «славянофил» как синоним дремучести и отсталости: «В Калуге столкнулся я с Иваном Аксаковым. Славный юноша! Славянофил. Славянофил, а так хорош, как будто никогда не был славянофилом».

Нормальные и порядочные люди в обществе просто терпеть не могли этого полуграмотного хамоватого остряка выскочку, и профессор Мос­ковского университета преподаватель истории и литературы Шевырев написал разгромную критическую статью о горе-критике Белинском, в которой назвал его: «рыцарь. в забрале и маске с медным лбом». В от­вет Белинский написал желчно-оскорбительную статью под названием «Педант». После этого общественность ещё более возмутилась этим непорядочным человеком.

И гонимый всеобщим презрением Белинский оставил идею издания сборника своих статей под многоговорящим названием «Левиафан», и был вынужден покинуть столицы и пуститься в путешествие по рос­сийским городам вместе с гастролирующим театром. А затем нашелся спонсор, и Белинский осуществил свою заветную мечту — покинул Россию и уехал на Запад, в любимую Европу.

И совершенно свободный от российского общества и его мнения Белинский перед своей смертью откровенно показал свою отвратитель­ную сущность — смело и размашисто бросил кучу дерьма в Николая Гоголя в своём публичном письме по поводу новой книги Н. Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями», в которой Гоголь ратовал о личном совершенствовании человека, к этому выводу, кстати, в конце жизни пришел даже друг Белинского А. Герцен.

А Белинскому, по скудности его ума, этого не дано было понять и он, назвав Н. Гоголя «проповедник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских нравов», наконец- то выговорился и написал:

«Неужели Вы, автор «Ревизора» и «Мертвых душ», неужели Вы искренне от души, пропели гимн гнусному русскому духовенству, по­ставив его неизмеримо выше духовенства католического. Положим, Вы не знаете, что католическое духовенство было чем-то, между тем как пра­вославное духовенство никогда, ничем и нигде не было.» и т. п.

Интересно, что и сейчас, в 21 веке, по советской инерции почти во всех книгах и учебниках «слепые» ученые — профессора и академики пишут только выспреннюю хвалу Белинскому и стандартную «аксиому»: «Белинский указал путь — по которому должна идти литература», или — «Фигура В. Г. Белинского, прожившего недолгую жизнь, и в самом деле замечательна как для того периода, так и для русской культуры вообще. Белинский верил в буржуазное будущее Отечества», — написала группа ученых во главе с В. И. Коровиным в 2004 году в учебнике по литературе для старшеклассников, как видим, удачно приобщив Белинского к но­вым российским реалиям, и ни одного слова критики в адрес «безгреш­ного» «героя». Как будто — не появись Белинский — и после Пушкина, Лермонтова и Гоголя не было бы в России — Тургенева, Некрасова, Салтыкова-Щедрина, Фета, Лескова, Достоевского, Толстого, Чехова. Абсурд, глупейшее заблуждение и самовнушение.

Линию, идеологию и политику Белинского продолжили его «братья по духу» из «западной партии» — Герцен, Огарев, Писарев, Добролю­бов; и «эволюционная» вершина этой цепочки, пожалуй, закончилась критиком, публицистом, полу-философом и полу-писателем, дождав­шимся торжества либеральных идей — Василием Розановым, который дерзко «по-белински» в начале 20-го века писал о Гоголе: «холодный человек», «волшебник микрокосма, преуменьшенного мира, какого-то пришибленного, раздавленного, плоского и даже только линейного, совершенно невозможного и фантастического, ужасного и никогда не бывшего», «дьявол вдруг помешал палочкой дно: и со дна пошли токи мути, болотных пузырьков. Это пришёл Гоголь. За Гоголем всё. Тоска. Недоразумение.», «Появление Гоголя было большим несчастьем для России, чем всё монгольское иго. В Гоголе было что-то от трупа», «В сущности, везде Гоголь рисует анекдот и «приключение». Мощь формы и бессилие содержания, резец Фидиаса, приложенный к крохот­ным и, по существу, никому не нужным фигуркам, — это поразительно у Гоголя». По убеждению Розанова — если из русской литературы «вы­ключить Гоголя», то вообще было бы всё намного лучше.

Но к 1914 году, после убийства Столыпина, В. Розанов и в самом деле неплохо эволюционировал, поумнел, прозрел и с ужасом начал кричать о надвигающейся революционной катастрофе, и революцион­ ная волна накрыла его и его семью, дождался своего идеала молодости и исполнения мечты всех западников в России, и, сидя в страшной ни­щете и голоде, наблюдая как пришлые из разных европейских столиц кучерявые либералы громоздят в России горы трупов, и как льются реки русской крови, в 1919 году признал в письме к Струве свой проигрыш Н. Гоголю:

«Я всю жизнь боролся и ненавидел Гоголя: и в 62 года думаю: «Ты победил, ужасный хохол». Нет, он увидел русскую душеньку верно, хотя и пробыл в России всего несколько часов». Ещё несколько лет до этого письма в записях Розанова появилась такая фраза о Гоголе — «выразил всю суть России. А ведь почти и не жил в ней, нехристь.». На этот раз он Гоголя «нехристью» уже не называл.

Герцен рассказывал одну потешную историю о своём друге Белин­ском Ф. Достоевскому, который написал её в «Дневнике писателя» (1873 г.): «Раз, когда я был в Петербурге, затащил меня к себе Белинский и усадил слушать свою статью, которую горячо писал: 'Разговор между господином А. и господином Б.'. (Вошла в собрание его сочинений.) В этой статье господин А., то есть, разумеется, сам Белинский, выставлен очень умным, а господин Б., его оппонент, поплоше. Когда он кончил, то с лихорадочным ожиданием спросил меня:

— Ну что, как ты думаешь?