– Только вулканы! – спорит мальчишка.
– А что это? – осторожно спрашивает Локотьков.
– Это злобные горы.
Вот в такой обстановке, под такие примерно разговоры художник Локотьков уже десять лет издает единственный в стране журнал об искусстве для школьников. Называется он тоже «Введенская сторона». Подписываются на него в сорока регионах России, в Европе, Америке и даже Австралии.
Журнал, выходящий в провинциальном городке, непонятно на какие деньги и усилиями одного- единственного человека (непрофессионала в издательском деле), сделан, тем не менее, на таком уровне, что в России его даже не с чем сравнить.
Разве только (по высокому стилю оформления) с журналом «Наше наследие», основанным Дмитрием Сергеевичем Лихачевым и его Фондом культуры. А вот по содержанию у «Введенской стороны» аналогов нет.
Журнал создает пространство особого взаимодействия с классикой – не подражательного или панибратского, а уважительного и свободного. Устанавливает между маленьким художником и миром большого искусства отношения плодотворного ученичества: доверительные и равноправные.
Локотьков не боится поставить рядом, например, натюрморт Петрова-Водкина и букет, нарисованный девятилетней девочкой из рыбацкого поселка на острове Сахалин. И происходит чудо: взрослое не подавляет детского, но бережно и деликатно ведет за собой, незаметно подсказывая возможное направление роста.
«Введенская сторона» появилась на свет благодаря целой цепи случайностей. Выпустив первый номер журнала, Локотьков твердо решил, что больше этим утомительным и трудным делом заниматься не будет.
Но так получилось – случайно, случайно! – что кто-то отнес первый и, как думалось, последний номер «Введенской стороны» на другой берег речки Полисти, в музей Достоевского. А туда вдруг приехала литературовед Людмила Сараскина, тогда еще не написавшая свою знаменитую книгу о Солженицыне. Полистав журнал, она увезла его с собой в Москву, где показала Александру Исаевичу. А тот возьми да и отправь в Старую Руссу коротенький рассказ «Колокол Углича». С автографом и с просьбой опубликовать в следующем номере «Введенской стороны».
Николай Локотьков, человек чуткий к случайностям, понял эту недвусмысленную подсказку судьбы, и издание журнала продолжилось.
Постоянного финансирования у «Введенской стороны» нет. Несмотря на это, в издании ежеквартального журнала за все десять лет не возникло ни одного перебоя. В последний момент деньги всегда откуда-то приходили.
Главное – не волноваться. Море само вынесет тебя куда надо.
Сейчас «Введенская сторона» в очередной раз села на мель: три из четырех грантов, поддерживавших издание в прошлом году, в этом – отказали. А Локотьков тем временем собирает материалы для следующего номера, зная, что движение обязательно продолжится. Неведомо как.
Море, если впустить его в себя, размывает любой жизненный сценарий, любое заведомое знание, готовый ответ. И взамен этого награждает человека редким даром вслушиваться и откликаться. И не навязывать себя.
В мастерской Локотькова разрушился один мой личный стереотип. Художник показывал свои археологические находки (заниматься этим он начал, конечно, тоже случайно: копая огород).
И между делом рассказал о том, как однажды вскрывал эсесовский блиндаж под Новгородом. В блиндаже Локотьков нашел бумажник, в котором не было ничего, кроме двух билетов в театр с оторванным контролем.
Бесплатный концерт
Лето в провинциальном городе. На раскаленных улицах – пусто. Пыльные листья не шелохнутся, будто и время остановилось. Только иногда выплывет из вечности трамвай, громыхнет на повороте, и опять – ничего, никого.
В какой-то момент на тротуарах вдруг зарождается неуловимое движение. Вытягивается вдоль бордюров поземка тополиного пуха и голубиного пера. Взвиваются обертки от мороженого, а навстречу падают, кружась, кленовые вертолеты. В открытых окнах всплескивают занавески. Оживает на бельевой веревке рубаха и всё машет кому-то отцепившимся пустым рукавом.
Поднявшийся ветер выдувает на улицы маленьких нарядных старушек. С разных концов города, придерживая одной рукой соломенные шляпки, другой – подолы ситцевых платьев, начинают они свой неспешный путь.
Их траектории сходятся в центре, в сквере оперного театра, где засиженный птицами Ильич вглядывается в столетние липы, словно заблудившийся путник – в метель.
Вскоре все лавочки в тени уже заняты. Покачиваются над неудобными гнутыми спинками шляпы, поворачиваются, как подсолнухи, вслед за редким прохожим.
То и дело слышится:
– Здравствуйте, Вениамин Григорьевич!
– Мое почтение, Алла Леопольдовна!
– Инночка! А Валя придет? Как умерла?
Два дюжих парня устанавливают на ступеньках театра черные кубы колонок. Молнией вспыхивает микрофон. В мареве горячего воздуха возникает мираж – струится и переливается блестками оперное платье.
– Мы начинаем наш традиционный бесплатный концерт, – торжественно возглашает призрак.
Сухим прибоем шелестят в тени аллей аплодисменты.
– Для вас играет городской духовой оркестр! Встречайте!
Шорох под липами нарастает.
Отдуваясь, вытирая салфетками лбы, лениво вышагивают музыканты. Солнце отражается в трубах и валторнах, сыпет слепящие блики.
Начинается музыка.
Рядом с оркестром появляется местная дурочка. Пожилая и полная, она крутит бедрами, искоса поглядывая на музыкантов, будто спрашивает: «Ну, как я вам?»
Те опустили глаза в ноты, только щеки подрагивают в такт.
И все-таки на кого-то ее танец произвел впечатление. Спотыкаясь, приближается по пояс голый молодой бомж. Кирпичное лицо перекошено галантной улыбкой, колышется белый живот. Он спал под липами, пробудился от джаза, увидел бедра и пошел на зов.
На расплавленном пятачке перед театром только эти двое. Фокстрот. Дурочка неловко выворачивается из объятий незваного кавалера. Даже в ее мире, искаженном жаждой любви, он не имеет никаких шансов.
Беззубый рот до ушей. Руки пытаются сцапать партнершу. Негнущиеся ноги выкидывают коленца. Для него ее увертки – еще танец, догонялки, девчоночья игра. В эти несколько секунд он по-настоящему, по- человечески счастлив.
Потом, злобно сплюнув, он уходит обратно под дерево, где спал, растягивается на чахлой траве.
На лысину Ленина садится большая чайка, прилетевшая с близкой реки.
Скоро оркестр заиграет «Подмосковные вечера», тогда старушки вспорхнут со скамеек, оправят цветастые платья, подадут друг другу руки и закружатся в невесомом вальсе, как сдуваемый ветром тополиный пух.
Половодье в поволжье
Залиты леса половодьем. Березы стали вдвое выше, в талом небе висят. Березовое озеро. По- марийски – «Хохлома».
Посреди воды – высокая дорожка не затоплена. Катит велосипедист по узкому перешейку. Всё вокруг – небо. Это почти полет. Только вместо крыльев – два колеса. А за спиной – хвостом – брызги.
Бабка с ведром оперлась на заборчик. Вместо огорода – квадрат весенних небес. Зачем ей ведро? Хочет вычерпать небо? Махнула рукой, идет по облакам, девичьим жестом подол подбирает. Скрипит ведро.
Утки вернулись.
