— Неужели Испанию Франко примут в ООН, это же все равно что принять гитлеровскую Германию в ООН.

Она так же ненавидит Франко, как я ненавижу Сталина. Я была рада, что она позвонила, хорошая она.

Позвонил Луи Фишер, много спрашивал обо мне. Спрашивал, что он может сделать, чем помочь. Луи один из тех, которых чем больше знаешь, тем больше уважаешь, который, как говорится, слова на ветер не бросает.

Кирилл привез мне газеты, среди них «Русский голос». Там статья, посвященная семидесятилетию Сталина. Статья «Люди колхозных полей» описывает встречу Сталина с Пашей Ангелиной. Вторая статья Сидора Ковпака: «От Путивля до Карпат». В этой статье он вспоминает о заявке, поданной им во время войны Сталину.

«Я боялся, — пишет он, — что Сталин скажет мне: „Да, размахнулись вы, товарищ Ковпак“».

А произошло совершенно другое, то есть товарищ Сталин, взглянув на заявку, спросил: «Разве вас это обеспечит?» И на заявление Ковпака, что он не решился попросить больше, Сталин приказал составить заявку заново: «Мы можем дать все, что нужно».

— Я не решился попросить сапоги, хотя думал, что для бойцов нашего партизанского отряда это было бы лучше, и попросил просто ботинки. Сталин, прочитав заявку, тотчас вычеркнул ботинки, и не успел я себя отругать, а я еще хотел сапоги, как Сталин над зачеркнутым словом написал собственноручно — сапоги. «А главное, товарищи, крепче держите связь с народом, — и улыбнувшись, добавил: — пока что вы наш второй фронт».

В этой же газете сообщалось о новом назначении Н. С. Хрущева (как высшего руководителя Советской власти) — первым секретарем Московского комитета партии. И перед моими глазами как будто проплыла статья в «Правде», в которой Хрущев обещал искоренить всех врагов народа на Украине, даже приводились цифры. Господи, как было горько читать эти хвалебные, почти отечески заботливые статьи о бойцах, отправляемых без оружия на фронт, о связи с народом на фоне миллионов погибших, исчезнувших с лица земли прекраснейших людей, богатство и сокровище нашей страны. Нет клочка земли, не политой их кровью, и вся эта кровь на совести этого человека.

Пришел со второго этажа один из активистов, очень напомнивший мне наших активных комсомольцев.

— Я принадлежу к «Лейбор-парти», — заявил он. — Читаю газеты «Воля» и «Форвардс», хотя их и называют демократической газетой, а это орган меньшевистской печати. Я хотел принести вам вчерашнюю газету за 21 декабря.

Так вот, в этой меньшевистской газете была статья лидера меньшевиков Абрамовича, он умный человек, хотел написать статью против Сталина, но у него ничего не вышло. Я прочел ее всю, она выходит на еврейском языке.

— Почему меньшевистская газета издается на еврейском языке?!

— Вы что, спрашиваете у меня?!

— Да нет. А что же он пишет? — поинтересовалась я.

— Абрамович пишет, что он (Сталин) был сын очень бедного сапожника — что же здесь плохого? Что кто-то платил или должен был платить за его школу, это тоже неплохо. Что он был сильный человек и настойчивый в своих идеях — это же великолепно. Правда, в одном месте он немного хотел очернить его, это что он ограбил банк и что Ленин не разрешал, Ленин был против, но, с другой стороны, пишет он, как будто он тоже воспользовался этими деньгами. Интересно даже, что с точки зрения такого антикоммуниста, как Абрамович, который хотел написать что-то сильное против Сталина, он только крепко размахнулся и… погладил…

— Где вы работаете? — спрашиваю.

— Недалеко от Юнион-Сквер, на фабрике, где делают дамские вещи.

— Когда вы выйдете отсюда, вы снова получите свою работу? Хозяин вас примет?

— Не знаю. Но мое место не принадлежит хозяину, сейчас оно принадлежит «юниону» — профсоюзу. Хозяин только жалованье платит.

— Вы тоже принадлежите «юниону» — профсоюзу дамских портных Дубинского?

— Да, наш лидер меньшевик, он принадлежит к меньшевистской партии.

— Вы ошибаетесь, — сказала я. — На вопрос журналистов для печати, принадлежит ли он к этой партии, то есть к партии меньшевиков, Дубинский ответил отрицательно. Так, по крайней мере, говорил и Вацлав Сольский (польский писатель), который писал о нем статью. Скажите, а ваш «юнион», ваш профсоюз, — это сильный «юнион»? Дубинский хороший организатор?

— Да разве этот «юнион» его заслуга? Этот юнион сделали русские. Это группа людей, приехавшая из России, это они все создали, это они организовывали «страйки» — забастовки, протесты, а что здесь было до этого, вы даже представить себе не можете. Это они заставили нас, рабочих, требовать от хозяина все, что мы сейчас имеем.

Поэтому в 1932 году, во время Великой депрессии, когда пришел к власти Рузвельт, он понял ситуацию и твердо заявил хозяевам: «Если вы не пойдете на уступки рабочим и будете продолжать сопротивляться, здесь тоже произойдет революция, как в России, и вы потеряете все». Да если бы в России не произошла революция, мы бы до сих пор, так же как и раньше, продолжали париться в «свет шопс», как в бане, по 18 часов в сутки за гроши.

Уже март, я с невероятным трудом выдержала шесть месяцев и дошла, как говорят, до точки. Если я не уйду отсюда, я уже не знала, чем это может закончиться.

Как дети? От одной этой мысли я думала, что с ума сойду. И 15 марта, в очередной раз, когда Кирилл приехал навестить меня, я заявила:

— Все, хватит, сегодня я еду с тобой домой, а дальше что будет, то будет.

Кирилл даже обрадовался такой моей неожиданной решительности. Ведь его тоже можно понять — тащиться каждую неделю почти три часа в одну сторону, три часа обратно, с детьми или без детей, оставив их одних на целый день.

Так 15 марта я выписалась из так называемого санатория «Дебора», или просто из больницы для туберкулезных больных. Дав расписку в том, что в Нью-Йорке я немедленно пойду к доктору и буду продолжать лечение. Кирилл ведет машину с трогательной осторожностью, трудно даже поверить.

Ушла я в госпиталь из «адской кухни», с 520-й улицы, 50 вест, а вернулась в Харлем 410 вест, 141-я улица. Новая крохотная квартирка усилиями детей и Кирилла была приведена к моему приезду в порядок.

Дети вместе с папой покрасили комнаты и где-то раздобыли какие-то койки. Но эта квартира, не в пример прежней, была гораздо удобнее. А главное, дети были со мной. Даже когда они засыпали, я заходила к ним в комнату и думала: как я буду без них, а они снова без меня и неужели мне снова надо оставить их и месяцами валяться в отвратительных госпиталях?

Кирилл приходил, обнимал меня за плечи и просил: