Весь дом, все комнаты были завалены до потолка ящиками. Что там было в них, я думаю, сама хозяйка не знала, но протиснуться между ними можно было только с трудом. Во дворе был внушительных размеров амбар, который был также полностью завален коробками, которые она даже не успевала распечатать. Все знакомые удивлялись, что она собирается делать со всем этим добром.

Наконец благодаря усилиям наших друзей, как только мы вернулись из Вермонта, появилась перспектива работы по специальности в Калифорнии. Это привело нас в восторг, мы просто ожили. И немедленно поехали в Сан-Франциско.

Интервью Кирилла с представителями «Гонолулу-Компани» произвело на них очень хорошее впечатление, и они решили сразу взять его на работу.

Возвращались мы обратно из Калифорнии в Нью-Йорк, окрыленные надеждой. Мы торопились вернуться в Нью-Йорк только для того, чтобы освободиться от трехгодичного контракта на квартиру, а главным образом, выяснить в эмиграционном бюро, в каком положении находится наше дело и, собрав наши незатейливые пожитки, вернуться в Калифорнию.

Мне самой не терпелось найти работу по специальности, так хотелось попасть на производство, и вообще, жизнь без работы я не могла себе представить. За эти годы отрыва от производства я уже начала тосковать по производственному шуму и грохоту, поэтому я решила: как только вернемся обратно и устроим детей в хорошую школу, я немедленно начну работать.

Мы уже не чувствовали себя в этой стране такими беспомощными и одинокими и горели желанием быть ей полезными.

Мы пересекли страну с востока на запад и с запада на восток, ее могучая природа, колоссальная промышленность произвели на нас потрясающее впечатление.

И так грустно и больно было думать о нашей разбитой, разрушенной после войны стране. И о том, что сейчас переживает наш измученный народ. И нестерпимо больно и обидно было думать, почему там надо было создать такие условия, чтобы молодые люди, оказавшиеся за границей по тем или иным причинам и горевшие желанием вернуться, готовые работать без устали 24 часа в сутки, чтобы помочь поднять страну, должны искать убежище в чужой стране из боязни без всякой вины попасть в тюрьму.

Вся Европа была полна таких людей, превращенных в «перемещенные лица», которые во имя своего спасения и своих близких превращались в поляков, румын, чехов, с болью в сердце лишали себя советского гражданства.

Придумывали себе новые автобиографии, готовы были выехать куда угодно, хоть к черту на кулички, из боязни оказаться после немецких лагерей в наших, и с горечью спрашивали:

— На кой черт мы торчим здесь, когда дома мы могли бы быть намного полезнее?

Пересекая эту роскошную, богатую страну, я вспомнила слова одного знакомого американца, который не без черного юмора заявил:

— Мы, американцы, приобрели у индейцев прекрасную, богатую страну за бусы, бутылку виски и, конечно, чуть-чуть с помощью оружия и пуль.

Но что нас, людей с советским воспитанием, очень поразило и что было непонятно нам, в каком тяжелом положении находились индейские резервации на фоне всеобщего благополучия. Мы не могли понять, как такое могучее государство в такой грандиозно богатой стране не хочет помочь улучшить жизнь такой небольшой группы коренного населения.

На меня это произвело удручающее впечатление, и было обидно за них.

Я помню, как в одной резервации, куда пришла группа туристов, один высокий, стройный, мужественный на вид индеец гордо сказал:

— Мы не зоопарк, не зверинец, чтобы на нас приезжали смотреть туристы.

И столько было горечи в этой фразе.

У меня было столько симпатии к ним, что трудно даже передать. Ведь каждый из них — это такое же сокровище, как и вся эта роскошная, прекрасная страна. Ведь они коренные жители, как любое дерево, любая травинка, любой куст, живущий на этой земле испокон веков. Они представляют собой неотъемлемую часть этой земли, и их надо беречь, хранить, так же как все сокровища этой страны.

И почему у них нет такого же места и таких же прав в своей собственной родной стране, как у всех ищущих и получающих убежище со всей нашей планеты?

Мне даже пришла в голову шальная идея, ведь это у них я должна попросить разрешения остаться на их земле, в их стране.

Все остальные, по тем или иным мотивам попавшие в эту страну, такие же эмигранты, как и мы. И я вспомнила то жуткое чувство, которое испытывала я, когда немцы чуть-чуть не захватили нашу Родину.

Я не могла, как говорится, ни при какой погоде представить, что немцы будут хозяйничать на моей родине, где все мое, где все принадлежит мне, каждая травинка, каждый кустик мой, это моя земля, это моя родина, и за нее миллионы наших людей, как и я, готовы были жизнь отдать, и отдали.

А вот здесь была та небольшая горстка американских индейцев, которая осталась в живых после упорного желания белых пришельцев уничтожить, истребить всех до единого любыми способами.

Индейцам раздали зараженные оспой одеяла, расстреляли всех бизонов, стараясь обречь людей на мучительную голодную смерть, отняли у них самые лучшие угодья, загнали их в самые неподходящие для проживания места, а они все еще продолжали в этой своей богатейшей стране бороться в беспросветной нужде за свое существование.

Кажется дико, неправдоподобно, но это факт. Американские индейцы в своей стране не имели американского гражданства, и даже те юноши-индейцы, которые были в армии во время Второй мировой войны и вернулись с фронта ранеными, искалеченными инвалидами, не имели никаких привилегий ветеранов войны, так как не были американскими гражданами.

Возвращаясь в Нью-Йорк, мы собирались не тратить ни одного лишнего дня на сборы. Мы собирались выяснить, что нужно предпринять для продолжения нашего дела в Калифорнии, с учетом того, что Кириллу во время собеседования обещали, что, как только он начнет работать в этой компании, они помогут ему в деле нашей легализации. Мы намеревались вернуться обратно к началу учебного года, чтобы устроить детей в хорошую школу.

Лед как будто наконец тронулся, и все начало складываться в лучшем для нас направлении.

Вернулись мы в полдень и не успели еще внести в дом вещи, как раздался звонок. Кирилл открыл дверь, за дверью стоял Ричмонд и рядом с ним средних лет полный мужчина со строгой внушительной наружностью. Отвернув полу своего пиджака, он показал нам какую-то бляху, напоминающую ту, какую носят полицейские. Он строгим голосом сказал, что мы находимся под судом за то, что присвоили деньги этого господина, при этом он указал на Ричмонда.

Он еще что-то говорил своим строгим голосом, но ни я, ни Кирилл ничего больше не поняли.

Он передал Кириллу в руки бумажку, которая оказалась исковым заявлением, поданным на нас в суд бывшими «нашими» адвокатами. Кирилл расписался, поблагодарил и закрыл за ними дверь.