ребятишками, ну а пока…

— Но я ведь не одна. У меня на вокзале мать и двое детей, — предупредила я.

— Да что там, заберем и детей, и айда к нам. Отдохнете, а там посмотрим.

Как же можно было отказаться от такого широкого гостеприимного жеста?

Она даже попросила у соседа подводу привезти маму и детей с вокзала.

Так мы очутились у милейшей русской женщины — Эмилии Филипповны.

Дом у нее был типичным домом казацкой станицы — две комнатки с сенями. Нам она предложила горницу. Это была самая лучшая комната для гостей, полная цветов. Несмотря на маленькие окна, солнце щедро заливало всю комнату светом. Стол, четыре стула, сундук — вот и вся незатейливая обстановка. В одном углу иконы, а в другом небольшая кучка зерна, ссыпанного прямо на пол. Вторая комната служила кухней, столовой и спальней для хозяйки и хозяина. Сенцы были завалены всяким скарбом. Старые кадушки, горшки, грабли, и вся эта рухлядь составляла хозяйственную ценность этого приветливого дома.

У порога — куст крыжовника и сирени, одинокое дерево, которое хозяйка пожалела срубить на дрова. Небольшой огородик простирался до самого порога, а вокруг этого крохотного огородика огромные участки, густо заросшие буйной дикой травой. Это были отрезанные от огородов участки, которые люди не имели право засевать и которые образовали огромное пустующее поле между усадьбами. А ночью, выйдя из дому или возвращаясь домой, люди косо смотрели на эти высокие заросли, как в старину смотрели на «гиблые заброшенные места», вокруг которых складывались легенды и страшные сказки про леших.

Из «движимого имущества» наша хозяйка имела несколько кур, корову, поросенка и двух собак по имени Гитлер и Кайзер. Гитлер сидел привязанный на цепи, а Кайзер, маленькая собачонка, хватала прохожих за икры. Обе были тощие и злые. Корова доилась, курочки неслись, на огороде была картошка и лук. Филипповна жила по местным понятиям вполне нормально. Она не была колхозницей, муж ее работал судебным исполнителем и относился к разряду выдвиженцев. Из-за выполняемой им работы он не был у населения в фаворе. И даже наоборот, когда я встречала крестьян, они при упоминании его фамилии делали ужасно кислые физиономии и мычали что-то нечленораздельное.

Со своей стороны я могу сказать одно. Более милого, более приветливого человека трудно встретить.

Эта замечательная женщина мало того что приютила нас, она в тот же день зарезала курицу, приготовила вкусный обед и, как только выдоила корову, напоила детей парным молоком, как будто уже давно ждала нас в гости. Здесь, в этом доме, не было — это ваша, это наша еда. Мы чувствовали себя у них, как дома, как будто мы их и они нас знали всю жизнь.

И когда мы в конце декабря должны были уехать в Москву, а мама с детьми должна была временно, задержаться здесь, Эмилия Филипповна и ее муж, дядя Яша, целую неделю никак не могли договориться с Иваном Ивановичем и его супругой, у кого должна остаться мама с детьми. Филипповна и дядя Яша категорически заявили, что они детей не отпустят, так как они были первые, у кого мы остановились. Поэтому дети с мамой должны остаться у них и только у них.

Ну разве не трогательно было, что две семьи, с которыми мы познакомились, у которых мы жили в такое тяжелое время, никак не могли договориться, кто из них должен приютить детей и маму, пока мы не приедем за ними! До сих пор я не могу забыть этот двухкомнатный маленький уютный домик, в котором у Филипповны и дяди Яши маме с детьми пришлось прожить до мая 1942 года. И мама говорила, что дядя Яша ни разу, сев за стол, не начинал есть, если дети не были рядом за столом. А если он получал свой паек на работе — сахар или конфеты, то это лакомство хранили только для детей.

Здесь, в этом месте, где мы приземлились, война чувствовалась только в том, что почти все мужское население отсутствовало, а на следующий день после нашего приезда ко мне явился директор местного завода.

— Я слышал, вы инженер-металлург?

— Да, а что?

— Мне сообщили, что вы проездом, а нам позарез нужен инженер вашей квалификации. Выпускаем мы корпуса снарядов, многих квалифицированных работников и даже инженерно-технический персонал под горячую руку забрали в армию. С производством у нас не ладится. На складе стеллажи, полные корпусов снарядов, а военный инспектор все забраковал. Пожалуйста, помогите нам. А когда вам нужно будет уехать, мы вам поможем.

Долго меня уговаривать не пришлось, разве можно было отказаться помочь? Я решила: действительно, там, куда я еду, инженеров, наверное, достаточно, а вот здесь дела плохи и, пожалуй, я буду пока здесь полезней. Вот это тоже одна из тех нелепостей, как и в институтах, где на фронт в самом начале, как будто с перепугу, отправляли персонал, позарез нужный на производстве.

Когда я пришла на завод, я тоже ахнула. Действительно, стеллажи огромного помещения склада от потолка до пола были завалены корпусами снарядов. Военный инспектор подошел ко мне: «Посмотрите, что творится, я ни одного, ни одного ящика не мог отправить, сплошной брак».

Итак, вместо того, чтобы передохнув, через пару дней двинуться дальше, пришлось остаться здесь надолго. Рабочий день у меня начинался в шесть часов утра и раньше. Уходила я из дому по петушиному крику, и скоро я так привыкла, что могла определить время без часов с точностью до пяти минут. Возвращалась домой часов в десять-двенадцать, а часто и в два часа ночи.

Работали без выходных, и детей видела я только спящими, когда усталая возвращалась домой на несколько часов, только поспать.

Работать было бы легче, если бы на заводе имелось все необходимое.

Кадры пришлось пополнить женщинами из местного населения и, частично, из числа эвакуированных, а их здесь было очень много. Битком был набит первый этаж горсовета и недалеко стоящая школа. Оттуда часто раздавались истошные крики «вы хуже фашистов», когда к ним подъезжали подводы, чтобы развести их по колхозам.

Начинать пришлось с адской работы для женщин, то есть с промывки и проверки. Надо было сначала промыть, освободить всю внутреннюю поверхность корпуса снаряда от лака. Для этого поставили огромные ванны, наполнили их бензином и начали отмачивать и очищать все лежавшие на стеллажах, забракованные военным инспектором корпуса снарядов. После промывки те, которые проходили тщательную проверку военного инспектора на годность, отправлялись на новое покрытие лаком, забракованные отправлялись в литейный цех на переплавку.

Покрыть лаком внутренность корпуса снаряда — работа почти ювелирная. Для этого пришлось спроектировать специальный аппарат, который нам в двухдневный срок выполнило предприятие в еще не занятом немцами Ростове. Лак должен ложиться на внутреннюю поверхность снаряда так тщательно, чтобы даже с лупой нельзя было заметить какие-нибудь изъяны, воздушные пузырьки или какие-нибудь неровности.

Когда мы утром приходили на завод, тяжелый запах эфирных масел, лаков и бензина наполнял все цеха. Особенно тяжело было в том цехе, где стояли огромные ванны, наполненные бензином. Казалось, здесь можно задохнуться. Женщины, засучив рукава, тряпками и щетками очищали от лака корпуса снарядов внутри. Можете себе представить, если бы какая-нибудь искра сюда попала.

Вентиляция почти отсутствовала. Завод был наглухо закамуфлирован, все щели, откуда мог проникнуть свет и воздух, были наглухо закупорены.

Работали все очень напряженно, от работы трудно было оторваться, ведь работали все на предприятии теперь оборонного значения.

Женщинам свое хозяйство приходилось оставлять чуть ли не на попечении семилетних ребятишек с младенцами на руках.

Подошла ко мне женщина и попросила отпустить ее часа на два домой, посмотреть, подоить корову — сегодня заболел ее семилетний сынишка и некому напоить и выдоить корову, а на его попечении еще