Еще не успел народ закончить посадку, проститься, не успел поезд тронуться с места, как пронзительно завыла сирена и загудели над головой вражеские самолеты. В поезде началась паника, перепуганные женщины и дети бросились к выходу, но двери оказались запертыми. По перрону тоже метались женщины с детьми, не успевшие сесть в поезд. Кирилл стоял у вагона и смотрел на прильнувших к окну детей.
Над нашим поездом летал вражеский самолет, единоборствуя с нашим истребителем. В этот момент поезд тронулся. Нет, не тронулся, а рванулся и помчался с невероятной быстротой.
Кирилл пробежал несколько шагов за поездом, взмахнул последний раз рукой и скрылся в белых облаках дыма.
Поезд то рвался вперед, то останавливался мгновенно. Гул самолетов не утихал. Вдруг рывок, все вещи полетели пассажирам на головы, у всех — испуганные лица.
Бомба разорвалась позади. Прогремел еще один взрыв… но опять сбоку.
Наконец все утихло, поезд остановился где-то на вокзале, на поезд накинулась с ожесточением толпа. Ломились в двери, лезли в окна, на крышу. Наиболее ловкие проникали внутрь, где дышать было трудно и стоять даже тесно.
Но все это ничего не значило по сравнению с ужасом, который я видела в глазах матерей, с детьми на руках цеплявшихся за подножки вагонов, почти в ночных сорочках. Господи, с какой же быстротой немцы движутся по нашей стране, думала я. Это все были беженцы с Западной Украины, из Польши, Бессарабии, Белоруссии. Женщины плакали, рассказывали, какие у них были дома, жаловались, что не успели ничего с собой прихватить, еле-еле ноги унесли.
Женщина из Белоруссии рассказывала, как она, покинув свой дом, старалась уничтожить все, чем могли бы воспользоваться немцы, даже кастрюли продырявила.
— Да хватит вам ныть о том, что было. Вы жизнь спасать ушли, о ней и думайте, все остальное придет. — посоветовал кто-то из сидевших рядом.
Мы прибыли на большую узловую станцию Лихую (название-то какое). Здесь было полно женщин и детей в ожидании отправки дальше. Подошла ночь, полил дождь, темнота кромешная. Дети не могли понять, куда и зачем мы едем, расплакались, умоляли меня: поедем обратно, мама, в Москву, пусть бомбят, но там же мы дома.
Но вот, наконец, подали состав для женщин с детьми, так было сказано. На него набросилась озверевшая толпа. Все лезли вперед, не оглядываясь, не щадя друг друга, не щадя никого. Матери растеряли детей… Я с двумя детьми на руках оказалась в центре этой толпы. Меня так прижали, что, если бы я опустила онемевшие руки, то дети все равно не упали бы. Наконец, обернув меня вокруг своей оси несколько раз, толпа своим стремительным потоком втиснула меня в вагон. Здесь я находилась в том же положении, не в состоянии шевельнуться или опустить детей. В вагоне женщины опомнились и с диким криком звали своих детей, но их голоса тонули в общем шуме толпы.
Итак, с двумя детьми на руках, я оказалась втиснутой в вагон, а мама с билетами и вещами осталась стоять на перроне вокзала и грустно смотрела на всю эту душераздирающую картину. Тогда я, в ужасе, что поезд может вот-вот тронуться, а мама останется здесь, решила выбраться из вагона, но толпа напирала с такой силой, что я не могла даже повернуться. Тогда я передала детей через открытое окно вагона тем, кто стоял снаружи, и с трудом, кое-как вылезла сама. Очутившись на перроне, я здесь только увидела, что вся эта баталия, шла из-за одного вагона для «матери и ребенка». Все остальные, были переполнены, битком набиты военными. Кто распустил слух, что подадут состав для женщин с детьми?!
Володенька помог
Володя, подбежал к бабушке:
— Я бы всех этих дядей под поезд бросил, что они делают! — с возмущением ругал он идиотизм взрослых. — Брось, бабушка, все, и уйдем отсюда!
К нему подошел военный, посмотрел на Володю:
— Чудный ребенок, умница, ты чей?
— Это моя бабушка, а вон там моя мама с моей сестренкой, — ответил ему Володя.
— Хочешь, я возьму тебя к себе в вагон? — спросил военный.
— Только нас всех, — деловито заметил Володя, — а вещи можно бросить, они только мешают бабушке сесть в поезд, папа другие купит.
— Легко сказать купит, да нет, мы уж и вещи, — успокоил его военный.
Так мы, благодаря Володе, совершенно неожиданно очутились в вагоне, так же крепко-накрепко набитом людьми, но только военными. Почему при таком столпотворении этот военный решил втиснуть нас в свой вагон, трудно объяснить. Может быть, Володя напомнил ему сынишку. Не знаю. Но после того, как он нас посадил, мы больше его не видели, даже не могли поблагодарить. Военные в этом эшелоне отправлялись в Сталинград или еще куда-то на переподготовку. Увидев меня с двумя детьми на руках, один из военных встал, уступил мне место. Дети хотели пить, есть, но в вагоне было так тесно, что пошевельнуться нельзя было. Они голодные так и уснули у меня на руках, а о том, чтобы добраться до туалета, и речи быть не могло. Мама так и застыла в тамбуре, весь проход был битком набит стоящими и сидящими военными.
Станция Морозовская
Рано утром мы прибыли на тихую, спокойную станцию Морозовскую. Здесь расформировали поезд, вагоны с военными отцепили от общего состава, мы сошли и решили передохнуть, переждать.
После такой напряженной жизни в Москве, мы как будто сразу попали здесь на другую планету, тихую, спокойную. Наш Юг имеет какую-то особую прелесть, даже воздух какой-то бархатистый, более ласковый. Вокруг вокзала стояла небольшая толпа. Сюда прибывали эшелон за эшелоном с эвакуированными из Белоруссии, Бесарабии, Молдавии, даже из Латвии, Литвы, Эстонии и из тех частей Украины, которые уже были заняты немцами. Здесь, в этом тихом, спокойном, как показалось нам в это утро, месте всех выгружали, видно, в надежде, что сюда немцы не дойдут. Подъезжали подводы и развозили всех по окрестным колхозам, где урожай убирали женщины, старики и дети. Большая часть урожая пропадала в поле, повсюду нужны были рабочие руки.
Вот здесь, в этом тихом, спокойном месте, мы и все наши знакомые, кто ехал с нами из Москвы, решили тоже немного передохнуть, подождать несколько дней, а дальше видно будет, поедем дальше или, может быть, вернемся обратно в Москву. У всех еще теплилась какая-то надежда, что немцев так далеко не пропустят, что где-то их, все-таки, остановят, что сюда они тоже не дойдут и что забираться очень далеко, может быть, тоже не следует. И, как только немцев вытурят, мы все сразу вернемся обратно.
Это была большая казачья станица между Ростовом и Сталинградом недалеко от станицы Шолохова — Вёшинской. Самого моего любимого писателя. Весь тип и облик этой станицы был деревенский, но почему-то называли ее городом. Единственное двухэтажное здание, которое находилось с левой стороны от железной дороги и от вокзала, занимал горсовет. С правой стороны вокзала вдоль железнодорожного полотна протянулась широкая улица с маленькими уютными домиками.
Было тихое, спокойное, теплое утро. Я решила искать временное пристанище. Мама и дети оставались на вокзале. Навстречу мне шла дородная казачка в белом платочке, с кошелкой в руке, как видно, на рынок. На мой вопрос, где и у кого я могу найти временно комнату, задумалась, назвала несколько фамилий.
Я поблагодарила и пошла, но вдруг она окликнула меня и, махнув рукой, предложила:
— Э, да чего вам искать, пошли к нам. К нам, правда, дочка должна приехать из Воронежа с
