– Делах, – ответил он. То есть, много. Эдди и Роланд переглянулись.

– И всегда кто-нибудь приходил на помощь? – спросил Роланд.

– Нет, сэй, не надо так думать. Я не беспомощный. Иногда отходил в сторону.

С губ Роланда сорвался смешок, очень сухой, напоминающий треск переламываемой об колено палки.

– Ты знаешь, кто ты?

Кинг покачал головой. Его нижняя губа оттопырилась, как у обиженного ребенка.

– Ты знаешь, кто ты?

– В первую очередь – отец. Во вторую – муж. В третью – писатель. Потом – брат. А после братства я умолкаю. Хорошо?

– Нет. Нехорошо. Ты знаешь, кто ты?

Долгая пауза.

– Нет. Я сказал все, что мог. Перестань спрашивать меня.

– Я перестану, когда ты скажешь правду. Ты знаешь…

– Да, ладно, я знаю, к чему ты клонишь. Тебя это устраивает?

– Пока нет. Скажи мне, что…

– Я – Ган или одержим Ганом. Точно сказать не могу, но, возможно, разницы и нет, – Кинг заплакал, молчаливыми и ужасными слезами. – Но это не Дис, я отвернулся от Диса, я отверг Диса, казалось бы, этого достаточно, но нет, ка всегда недовольна, эта жадная, старая ка, так ведь она сказала, не правда ли? Что сказала Сюзан Дельгадо перед тем, как ты ее убил, или я убил, или убил Ган. «Жадная старая ка, как я тебя ненавижу!» Независимо от того, кто ее убил, произнести эти слова заставил ее я, потому что я ненавижу ка, еще как ненавижу. Я противлюсь желаниям ка, и буду противиться, пока не ступлю на пустошь в конце тропы.

Роланд, сидевший за столом, при упоминании имени Сюзан побледнел, как мел.

– И все равно ка приходит ко мне, выходит из меня, я перевожу ее, меня заставляют ее переводить, ка изливается из моего пупка, как лента. Я – не ка, я – не лента, она просто проходит через меня, и я это ненавижу, я это ненавижу! Куры кишат пауками, вы это понимаете, кишат пауками!

– Прекрати хныкать, – бросил Роланд (на взгляд Эдди, без малейшего сочувствия), и Кинг замолчал. Стрелок посидел, задумавшись, потом поднял голову. – Почему ты перестал писать историю после того, как я добрался до Западного моря?

– Ты что, совсем тупой? Потому что я не хочу быть Ганом. Я отвернулся от Диса, мне следует точно так же отвернуться от Гана. Я люблю жену. Я люблю детей. Мне нравится писать, но я не хочу писать твою историю. Мне все время страшно. Он смотрит на меня. Глаз Короля.

– Но с тех пор, как ты перестал писать, он на тебя не смотрит, – уточнил Роланд.

– Да, с тех пор он на меня не смотрит, он меня не видит.

– Тем не менее, ты должен продолжить.

Лицо Кинга перекосило, как от боли, потом вновь разгладилось, снова стало спокойным, как во сне. Роланд поднял покалеченную правую руку.

– И взявшись за продолжение, ты начнешь с того, как я потерял пальцы на этой руке. Ты помнишь?

– Омароподобные чудовища, – ответил Кинг. – Откусили их.

– И откуда ты это знаешь?

Кинг улыбнулся и шумно выдохнул, изображая ветер.

– Ветром принесло.

– Ган сдвинул этот мир и двинулся дальше. Ты это хочешь сказать?

– Ага, и мир рухнул бы в бездну, если бы не великая черепаха. Вместо того, чтобы падать и падать, он приземлился на ее панцирь.

– Так нам говорили, и мы говорим, спасибо тебе. Начнешь с того, как чудовища откусили мои пальцы.

– Дад-а-джум, дад-а-вальцы, чертовы омары отъели тебе пальцы, – и Кинг рассмеялся.

– Да.

– Ты бы избавил меня от многих неприятностей, если бы умер, Роланд, сын Стивена.

– Я знаю. То же самое можно сказать не только обо мне, но и обЭдди, и об остальных моих друзьях, – тень улыбки искривила уголки рта стрелка. – Потом, после омароподобных чудовищ…

– Эдди идет, Эдди идет, – прервал его Кинг и небрежно махнул рукой, как бы говоря, что он все знает и незачем Роланду тратить попусту его время. – Узник, Толкач, Госпожа Теней. Мясник, пекарь и свечных дел мастер, – он улыбнулся. – Как говорит мой сын Джо. Когда?

Роланд моргнул, застигнутый вопросом врасплох.

– Когда, когда, когда? – Кинг поднял руку и Эдди в изумлении увидел, как тостер, вафельница и сушилка, на которой стояли чистые тарелки поднялись и выплыли в солнечный свет.

– Ты спрашиваешь, когда тебе следует снова начать работу?