Тот удивился:

– Разве не будете выдвигать обвинение?

– Нет, конечно.

– Почему? Вон вам разбили лоб, кровь течет, телекамеры все засняли. Да и как бросились, все заснято. Это улики. Этих людей можно засадить надолго.

Я приложил платок, подержал, но кровь уже остановилась, так что все заживет, можно не заходить даже в медкабинет.

– За что?

– За нападение…

Я поморщился:

– Кой черт! Это мои союзники.

– Кто? Простите…

Мужичок тоже вытаращил глаза, перестал вопить. Этот был из тех нервных интелей, что сразу набрасываются с руганью, потом самим становится совестно, но редкий из них найдет силы признаться, что перегнул, погорячился, и никогда не скажет, что был не прав.

– Это мои союзники, – повторил я с терпением, которое вот-вот порвется. – Это мои союзники, потому что бьются, как и я, за людей.

Тот обалдел, отшатнулся:

– Простите, не понимаю… А кто же тогда противники?

Я кивнул на ту сторону площади, где вслед за длинноногой гидшей шествовала пестрая толпа ухоженных не то иностранцев, не то своих, какая разница. Щелкают фотоаппаратами, глазеют по сторонам, тычут пальцами в золотые маковки церквей, видно, как остаются отвратительные жирные пятна, позируют.

– Те, – сказал я, – кому до фени, кто правит, какой строй и что ждет завтра. Они будут биться только за свои огороды. Да и то вряд ли. Здоровье дороже.

Он смотрел обалдело вслед, а я взбежал по ступенькам, с досадой думая: неужто так сложно объясняюсь? И так все на пальцах, любой недоумок должен понять. Неужели не понятно, что противники все, кто смотрит на резню между талибами и моджахедами, между арабами и евреями и качает головой: что за идиоты? Ведь можно просто жить рядом, не обращать внимания на то, какая у кого вера, взгляды… А еще лучше отказаться от веры, ибо из-за нее приходится воевать, надо отказаться и от чести, из-за нее приходится вести себя строже, а так хочется высморкаться в скатерть… еще отказаться от любви, ибо любовь обязывает, а вот секс – нет… Ведь можно же просто жить как человеческая масса, ни за что не воюя, ни за что не проливая кровь… Вон какие страсти показывают в «Ромео и Джульетте» или «Отелло»! Все из-за этой любви, будь она неладна… Нет, лучше по-американски: только секс, все взаимозаменяемы, как мужчины, так и женщины, все просто, никаких тайн и сложностей…

Блистающие половинки, ярко-синяя и бирюзовая, смыкались строго посредине бескрайнего мира. И пронзительная синева неба, и лазурь океана спорили в прозрачности, чистоте, легкости этого удивительного мира, настолько светлого и чистого, словно это было не на Земле, а на неведомой планете.

В блистающей синеве неба показалось кудрявое облачко, игривое и легкомысленное, но и оно, застеснявшись, распалось сперва на мелкий пух, затем растаяло вовсе. В немыслимой высоте купол был чистым, синим, ярким, внизу океан катил светло-зеленые волны, теплые и прозрачные настолько, что можно было видеть руины древних затонувших городов.

Мир был залит солнцем, а его лучи пронизывали толщу удивительно чистых, прозрачных вод с пугающей откровенностью: на десятки метров вглубь видно не только каждую рыбешку, но даже мельчайших разноцветных рачков, сказочно красивых моллюсков, похожих на бабочек.

С севера в этот блистающий мир вдвигалось пугающе чужое. В легком сверкающем мире появилось нечто чудовищно тяжелое. Там показалась, вспарывая чистые лазурные воды, как исполинским плугом, эскадра военных кораблей.

В середине двигался огромный авианосец, широкий и непотопляемый, целая геологическая плита из металла немыслимой толщины. Ближе к корме, по правому борту, высились два небоскреба, на крышах вертелись параболические антенны. Над этим плывущим континентом, как мошкара, вились вертолеты, проносились остроклювые истребители, похожие на пришельцев из враждебного космоса.

Крейсеры, эсминцы, линкоры – шли в хвосте, часть выдвинулась вперед, множество шли по сторонам, так что плывущая громада авианосца находилась посередине. Все эти корабли выглядели мелкими лодчонками, и, только когда приблизились, становилось страшно смотреть снизу на эти исполинские стены металла, что поднимаются ввысь и поднимаются, снова поднимаются, все еще поднимаются…

Командир корабля, адмирал Кремер, поймал себя на том, что с излишней придирчивостью слушает доклад дежурного по вахте лейтенанта Грейса. Потомок горцев не слишком удался ростом, так он считает, ибо на полголовы ниже своих братьев, хотя на самом деле рост даже выше среднего, однако Грейс носит ботинки на толстой подошве, каблуки вдвое выше, чем у других офицеров, и вытягивается с таким рвением, что вот-вот перервется, как амеба при делении. Но если не считать этого пунктика, то офицер блестящий, исполнительный, к службе относится ревностно, корабль в его дежурство блестит.

Кремер внимательно всматривался в безукоризненно выбритое лицо молодого офицера. Все-таки «Олдспайсом» пользуется или «Денимом»? «Олдспайс» рекламируется мощнее, да и разбирают его, судя по всему, лучше. Но часть мужчин хранит верность старому «Дениму»… Надо вовремя разобраться: просто косность или все-таки «Деним» лучше? Нельзя, если заметят, что адмирал не успевает за временем, не умеет вовремя перейти на более прогрессивный лосьон… Психоаналитики, что уже почти командуют флотом, как в России – православная церковь, тут же возьмут на заметку, как негибкого, плохо замечающего перемены.

Он потянул носом:

– Вольно, лейтенант. Пользуетесь «Денимом»?