что в США психоаналитики стали тем же, чем были красные комиссары в Советской России.

– А помните, – проговорил Ассгэйт негромко, но так, что наступила мертвая тишина, все старались не пропустить ни слова, – а помните… мы совсем недавно следили… со злорадством следили!.. как маленькая Чечня мужественно дралась с огромной Россией. Дралась, не отступала, дралась и… победила. Помните, да?

– Помню, – кивнул Стоун, потухшие было глаза зажглись, – надрали те дикари русским задницу.

Психоаналитик вздохнул:

– Так вот, теперь вся Россия – Чечня. Дело не только в том, что у них ислам берет верх над умирающим православием. Дело в самой России. То ли поражение в войне с Чечней заставило проснуться от спячки, то ли еще что… но сейчас в России слишком много горячих голов, которые рвутся отдать жизни за свое Отечество. Правда, не знают как, но опытные политики подскажут, подскажут…

– Но этот русский адмирал… гм… он, судя по голосу, не восторженный мальчик.

– Увы, это сумасшествие охватило и повидавших жизнь. То ли стыд, что довели страну, то ли от нищеты… что вернее, но многие из стариков готовы закончить жизнь, так сказать, красиво.

Стоун отшатнулся. Психоаналитик развел руками. Для него закончить жизнь красиво – это умереть в глубочайшей старости в дорогой клинике под надзором лучших врачей, что борются за каждую секунду жизни. Через сотни трубок вовремя подкачивают в его дряхлый организм свежую кровь, солевые растворы, плазму, выводят экскременты, пичкают болеутоляющими, следят за безупречной работой искусственных аппаратов сердца, легких, почек, печени…

– Дикари, – сказал он с отвращением.

– Варвары, – подтвердил психоаналитик. – Умереть с мечом в руке! Если хотите, вот фразы, которых в России почти не было на протяжении последних тридцати лет, но которые теперь звучат все чаще и чаще: «Женских могил нет в поле», «Мужчины в постели не умирают», «Где казак, там и слава», «Либо грудь в крестах, либо голова в кустах», «Наше авось не с дуба сорвалось»…

– А это что такое?

– Трудно сказать. Их менталитет до конца не прояснен. В русских слишком много намешалось романтизма кочевых народов, спокойной уверенности земледельцев, безумства викингов, мистической веры в свое высшее предначертание… Наши историки твердят, что из двенадцати израильских племен одиннадцать в период изгнания осели в России и там растворились в местном населении, и только двенадцатое дало нынешних евреев. Вы не можете себе представить, что получится, если скрестить изгнанного с родины еврея с гордым скифом, затем смешать с оседлым племенем славян, добавить безумной крови викингов…

От окна послышался легкий вскрик. Офицер, что заслонял собой иллюминатор, отступил. Далеко в синеве, где смыкались небо и океан, проступили крохотные силуэты русских кораблей. Они почти не возвышались над водой, едва заметные, неподвижные.

– Мы вошли в зону прямой видимости!

– Стоп машины, – распорядился Стоун нервно. – Стоп всем машинам!

Солнце вышло из-за облачка, такого редкого в этих широтах, корабли русских стало видно четче. Все стояли так, словно развернулись для пальбы в упор. На таком расстоянии в самом деле не промахнутся даже с их примитивными системами наведения. Похоже, русский командующий рассчитал все, изготовился для такого боя, чтобы противник понес как можно больше ущерба.

В мозгу колыхнулась ярость. Ударить изо всех орудий! Обрушить все истребители, бомбардировщики!

Но следом пробилась мысль, настолько странная и непривычная, что он сам удивился, потом ужаснулся. Ему уже шестьдесят, в Лос-Анджелесе богатый дом, есть шикарная вилла, шестеро внуков, три внучки. У него хороший желудок, печень в порядке, он делает по утрам пробежку, а домашний врач уверяет, что еще долго сможет подтягиваться на перекладине и отжиматься от пола на зависть рано разжиревшему сыну.

И вот теперь, когда радости жизни черпает обеими пригоршнями, когда с его шеи слезли дети, когда достаток… и все сейчас окутается огнем и дымом, просвистят осколки, его тело пронзит железо, он упадет окровавленный и либо умрет от ран, либо утонет с кораблем, ибо основной удар будет нанесен, понятно, по флагману…

Он повернулся к начальнику штаба:

– Составьте донесение в Белый дом. Мы застопорили все машины. Пусть решают там. Скажут идти на русский флот – пойдем. Но пусть ответственность будет на политиках, ибо это не что иное, как объявление войны.

Он поймал скользящий взгляд психиатра, словно бы нечаянный, но он хорошо знал этого неприметного доктора наук с приметными работами по глубинным инстинктам, чтобы поверить, будто тот не понял подтекста. Белый дом не возьмет на себя ответственность даже за раздавленную на дороге кошку, ибо на будущих выборах выступят против такого президента защитники животных. А уж пойти на риск, где могут погибнуть молодые, сытые и хорошо одетые парни… корабли, что влетели не в один доллар…

В наступившей тишине шумно вздохнул Кремер, командир авианосца:

– Странное чувство… знать, что сейчас в тебя нацелены сотни орудий и ракет. Как будто к голой спине приложили лезвие меча. И хотя знаю, что мои предки вряд ли держали в руках меч… но все же, все же…

Ассгэйт нервно потер руки, хохотнул дребезжаще:

– Я бы предпочел находиться под прицелом у французов. Или англичан.

– Тогда уж шведов или финнов, – буркнул Стоун. – Те вовсе спят. А это скифы! От них не знаешь чего ожидать. Возьмет какой и нажмет кнопку… А стоит только одному выстрелить, как такое начнется…

– Даже если не ответим?

Стоун бросил на психоаналитика неприязненный взгляд. Тот высказал вслух, что думал он сам, не