мне отчего-то стало так спокойно, как не было уже много лет. Злость и паника убрались, словно и не было их вовсе. Осталась только безмятежность. Думать о чем-либо в раз расхотелось, а тьма перестала казаться такой гнетущей, пугающей. И я уже не понимал, кто, собственно, кому помогает.

Напомню вам, что мы шли по одному из наиболее страшных маршрутов метро. Гермозатворы Нахимовского по какой-то там причине были не заперты. Вернее не до конца заперты. И там разве что вывески «Добро пожаловать!», адресованной всем тварям, не хватало. Но она, судя по всему, им и не требовалась. Они и так не плохо справлялись, время, от времени делая набеги на близлежащие станции. Так некогда монголы с татарами, да печенегами в придачу, на Русь за данью и ясырем наскакивали. И если много веков назад былинные молодцы нехристям отпор давали, то сейчас эту миссию на себя возложили севастопольцы, отстреливая неисчислимое количество всевозможной нечисти. Этим же выходом пользовались местные сталкеры, предпринимая свои нечастые, в виду особой опасности, вылазки.

А еще я слышал, что на Нахимовском какие-то трупоеды поселились. Безобидные, похожие по повадкам на грифов, поедающих лишь то, что уже давно все есть отказывались. Сам то я подобных тварей никогда не видел. Да и не больно то хотелось. Мутант — на то он и мутант, чтоб, несмотря на кажущуюся неопасность, обходить его, по мере возможности, третьей дорогой. А то мало ли, что может стрельнуть ему в его уродливую башку.

Мы почти все время молчали. Дед лишь односложно отвечал на мои вопросы, не вдаваясь в более подробные изъяснения.

— А вы к секте какой отношение имеете, или сами по себе? — спросил я, когда нависшая тишина, затянулась без меры.

— Я к Богу отношение имею. Ему одному и служу — пробасил дед, и, словно желая убедить меня в этом, осенил себя крестным знамением. — Потеряли люди веру то. Да и не удивительно сие. Чего ж тут удивляться, ежели они в себя не верят. Теряя обличие, превращаются постепенно в таких же, с коими воюют, тварей.

— Мутация — кивнул я.

— Я тебе о душе глаголю, отрок непутевый — он еще прибавил децибел, и его голос, подобно иерихонской трубе, гулко разлетелся по всему тоннелю. А я уже пожалел, что вступил на столь скользкую стезю, настороженно водя фонариком по сторонам. Такого мог не услышать разве что глухой. И если как раз в это время, какая тварь вышла на охоту, то уж наверняка рванула сюда.

— Я понял — примирительно сказал я, стараясь говорить как можно тише.

— Да ничего ты не понял — дед, казалось, подстроился под меня, и фраза прозвучала не так зычно. Но вот в его интонации была такая вселенская обреченность, столько переживания за весь род человеческий, сколько я никогда и нигде не слышал. Да и вряд ли услышу когда-нибудь.

Я терпеливо ожидал продолжения, но он умолк и до самой Нахимовской не проронил ни слова.

Запахи всегда были моей ахиллесовой пятой. Видать, мои нюхательные рецепторы слишком уж перенастроены на восприятие малейшего несоответствия, отступа от принятых в моем же мозгу неких норм состояния воздуха. Будь то элементарное отсутствие дезодоранта на чьем-то немытом теле, или же наоборот, его чрезмерное наличие на особе, перепутавшей правила гигиены с обильным опрыскиванием себя с ног до головы. И если такое случалось в переполненной маршрутке, то я, невзирая на возможность опоздать, всегда вынужден был покинуть этот транспорт на ближайшей остановке. Выйти на свежий воздух, чтобы меня не вырвало прямо там. На пассажиров. Я уже не говорю о чем-то значительно более масштабном. Исходя из вышеизложенного, вы понимаете, каково мне пришлось поначалу в метро. Но, ко всему можно привыкнуть. По крайней мере, я так думал.

До Нахимовского мы не дошли метров двести. Когда мой нос передал мне тот отвратительнейший смрад, донесшийся оттуда. И, к моему величайшему стыду, мое нутро не выдержало столь сильного надругательства и извергло из себя все то, что еще можно было извергнуть. Потому что пищу я не принимал уже давненько.

— Эка тебя скрутило — старик подошел и похлопал меня по спине. — Обожди маленько, счас попустит — его похлопывания сначала перешли в некое подобие поглаживаний. А еще через мгновение, он, словно найдя некую точку, задержал руку посреди спины. Из его ладони полилось что-то наподобие тепловых лучей, растекаясь во все стороны, обхватывая, бережно беря в кольцо болевые точки. Спазмы в животе отступили, а с ними, и это было самое невероятное, ушло и все остальное. Рука деда, будто в одночасье выпила из меня всю боль. Каплю за каплей. Всю.

— Теперича все будет в порядке — старик убрал наконец-то руку. — На ка вот, возьми — он снял свою котомку, развязал лямку, надежно стягивающую отверстие, и достал респиратор. Обыкновенный, такими еще когда-то пользовались маляры и штукатуры. Полностью потоки вони он был не в состоянии перекрыть, но дышать стало полегче.

— Пасиба — прогнусавил я, подтвердив свою благодарность кивком головы. Дед только махнул рукой. Водрузил рюкзак на спину, и как ни в чем ни бывало, зашагал дальше. Его видать запахи совсем не пугали.

А вонь с каждым метром все усиливалась, и я уже с ностальгией вспоминал запахи пускай даже самых отвратительных дезодорантов. Как говорится, все познается в сравнении. Ноги отказывались нести меня дальше. И я с нескрываемой завистью поглядывал в сторону деда, который, не меняя темпа, вышагивал слегка впереди.

Парочка сталкеров возвращались со своей очередной вылазки. Обшаривая местные здания, они нашли квартиру, в которой никто до них еще никто не бывал. Что было большой, редкой по нынешним временам удачей. А в ней стеллажи с книгами. Тысячами книг. От древнейших рукописей до современных изданий. Парни дрожащими руками, словно перед ними раскинулось то самое, искомое многими, призрачное Эльдорадо, доверху набили рюкзаки, радостно прикидывая, сколько ж это еще ходок надо будет сделать, и сколько патронов они за такое добро выручат.

Эйфория хороша лишь в постели с любимой. А на поверхности, когда опасность может таиться за каждым углом, эта подруга плохой попутчик. Поэтому и прозевали наши добытчики тот незримый переход от мнимого спокойствия к моменту, когда что-либо предпринять становится слишком поздно. Потому как с отягощающими для собственной жизни последствиями.

Нечто огромное, размером со слона, буро-зеленого цвета, появилось как будто ниоткуда. Возникло столь неожиданно, что не встретиться с ним наши герои уже не могли.

Хвост твари, по всей длине которого шли какие-то костяные наросты, служил ей чем-то вроде хлыста. И пользовалась она им весьма умело. Издав негромкий рык, метнула его вперед, мощно ударив опешившего сталкера в грудь. Бедняга взлетел и, если б не стена дома, находившегося метрах в пяти, то полет его был бы весьма долгим. А так он шмякнулся об бетон, упал на землю и потерял сознание.

Его напарник, у которого появилась небольшая фора, столь любезно предоставленная ему слепым жребием, с диким воплем тут же вжал на спусковой крючок, одновременно бросив свое тело в сторону.

Вот только пули Абакана хоть и вырывали у твари приличные куски плоти, особого вреда ей не принесли. Только еще больше разозлили. Монстр, обиженно взревев, двинул следом.

Сталкер, засев за поеденной ржавчиной будкой, дверца которой была помечена черепом с перекрещенными костями, и почти стертой надписью «Вы. кое на. ряже…е», попробовал вести более прицельный огонь, метя в голову и открытую пасть чудовища. Он радостно вскрикнул, заметив, что попал в левый глаз и тот померк. Тварь замотала головой, а ее хвост яростно завертелся во все стороны, разнося в дребезги все, что было поблизости.

Несмотря на свои внушительные габариты, двигался монстр весьма резво, в момент преодолев нужное расстояние. Удар, и от будки остался только один кусок бляхи. Еще один и сталкер, пробовавший перебраться поближе к зданию обок, взлетел как пушинка, и унесся в нужном направлении. Только значительно быстрее и с куда худшими для него последствиями.