прикреплены детские рисунки — разноцветные зверюшки. Крокодил, носорог и лев. Кроме того, Гриссел заметил дорогую кофемашину, новенькую, блестящую, с многочисленными ручками и кнопками. Но стулья у стойки были старые; одно кресло в гостиной — вытертое, просевшее. Два мира в одном.
Слева от него у стены стояла большая картина: сельский пейзаж, в отдалении синяя гора и зеленая долина, вельд, поросшая высокой зеленой травой. В траве — крошечная фигурка, почти незаметная. Девочка с развевающимися за спиной длинными светлыми волосами. В четырех-пяти шагах впереди от девочки — красный воздушный шарик на веревочке. Веревочка тонкая, едва заметная на фоне горы. Девочка протягивает к ней руку. Трава клонилась вперед. Должно быть, ее приминает ветер, решил Гриссел. Ветер уносит шарик от девочки. Интересно, успеет ли она догнать его.
Неожиданно он снова возбудился.
Хорошо, что Кристина ничего не замечает — она ведь прильнула к его плечу. Ее дыхание стало спокойнее, ровнее, но он не мог видеть ее лица.
Он скрестил ноги, чтобы скрыть от нее свое состояние. Он ничего не мог с собой поделать; здесь на него оказывает влияние слишком много различных факторов. Он понимает, что секс — ее ремесло. Она красивая. И хрупкая. Сейчас ей больно и плохо. Его мужское естество откликнулось на все эти факторы. Частица мозга встрепенулась и послала телу примитивный приказ: воспользуйся случаем, время пришло. Он понимал, что именно так работает его мозг. Он — типичный представитель мужского пола. Так же примитивно все устроено и у душевнобольных, например у серийных убийц и маньяков, для которых возможность одержать сексуальную победу очень важна. Они мучают самых слабых и беззащитных. Часто проституток. Не всегда заранее планируют свои действия, не всегда заранее намечают жертву. Это инстинкт. Когда-то, в доалкогольный период, когда он еще кое-что соображал, Гриссел придумал для себя такую теорию. Он был хорошим полицейским, потому что способен был понять других с помощью самопознания. Он умел воспользоваться собственными слабостями, страхами и инстинктами, потому что он их знал. Если было нужно, он искусственно раздувал, увеличивал их, как будто увеличивал громкость; как будто он крутил ручку настройки, пока не доходил до того уровня, который заставлял других убивать, насиловать, лгать и красть. И в то же время именно из-за такой своей способности он и начал пить. Постепенно он понял, что и он — такой же, как они, что и он не лучше. Как понял он вчера ночью — или чуть раньше, когда увидел Анну и ее воображаемого молодого любовника, и в нем вспыхнула ревность, и ему захотелось стрелять. Если бы он застал их в таком положении и если бы у него был пистолет, он бы совершенно точно выстрелил любовнику между глаз.
Но это было не главной причиной его пьянства. Нет. Его уникальная способность была не единственной причиной. Были и другие. Большие и малые. Он начал осознавать это только сейчас. Он — крепкий орешек, он многогранен; ему не повезло лишь в том, что его личность так отлично вписалась в темную нишу алкоголизма.
У любой медали две стороны. Его мозг устроен особенным образом. Благодаря такому устройству он замечает больше других, видит, чувствует. Когда он осматривает место преступления, он видит то, чего не видят его сослуживцы; в нем пробуждается охотничий инстинкт. Ему приятно бежать по следу; он испытывает от этого страстное удовольствие, как от наркотика. Но то же самое устройство мозга заставляет его пить. Тем, кто любит охотиться и идти по следу, приходится часто смотреть смерти в лицо. Но как быть, если ты боишься смерти? Тогда ты начинаешь пить, потому что страх въедается в твои плоть и кровь. А если ты пьешь достаточно долго, алкоголь начинает изменять твою личность, изменять твой мозг, мысли, так сказать, сбивать настройки. И толстые линзы, через которые ты видишь себя и весь мир.
Что тут можно поделать? Что можно сделать с последствиями, с оборотной стороной медали, если она испортила тебе жизнь? Уйти из полиции, устроиться в какую-нибудь частную охранную фирму, объезжать по ночам улицы Бракенфелла на белой «тойоте-джаз», подбрасывать соседям записки в почтовые ящики… «Вы оставили окно открытым. У вас испортилась сигнализация». Или сидеть в аппаратной какого-нибудь торгового центра и целыми днями наблюдать за разодетыми дамочками, которые тратят мужнины деньги?
Тогда тебе больше не придется охотиться; постепенно внутри у тебя все отомрет.
Его сдавила тоска. Ему показалось, будто он блуждает в каком-то лабиринте. Надо срочно отвлечься — например, подумать о женщине, которая прижалась к нему и тем самым некоторым образом удовлетворила его потребность в ласке. Ему очень нужно было, чтобы кто-то к нему прижимался. Прикасался. С тех пор как его выгнали из дома, он все острее ощущал такую потребность.
Он задумался о ней.
Почему она выбрала для себя такой путь? Почему стала шлюхой? Она — девушка из бурской семьи! Конечно, она не так красива, как фотомодель. Но достаточно привлекательна, сексапильна.
Неужели все женщины в глубине души способны на такое? Может, это такой инстинкт. Он спит, пока того не требуют обстоятельства. А может, как и у него, вся ее личность, ее структура, форма, грани также вписываются в определенную нишу?
Он ведь вовсе не обязан был приходить сюда сегодня вечером. Но весь день он подсознательно думал о Кристине ван Роин: ему хотелось заглянуть к ней.
Случайно ли по пути сюда ему так явственно вспомнились свои первые сексуальные опыты? Гриссел не мог не поражаться: до чего сильно алкоголь влияет на память. В голове нарисовалась четкая картинка: мозговые извилины, погруженные в бренди, как соломинки; пока он трезв, уровень жидкости все время понижается, и на поверхности показываются ржавые остовы.
Не все воспоминания были приятными, но он сосредоточился на одном: девушка с золотой цепочкой на шее и кулоном в виде ее имени: «Иветта». Она носила джинсы, футболку в бело-синюю горизонтальную полоску и злоупотребляла духами. Но пахло от нее божественно.
Странные вещи приходят ему в голову сегодня! Как-то раз их группу пригласили выступить на шестнадцатилетии сына какого-то богача в Вельгемуде на Тейгерберге. Расположились у бассейна, выложенного импортным кафелем. Богатенький папаша все время ошивался поблизости и спрашивал: «Вы привезли резину для ударной установки?» Когда он отошел подальше, барабанщик сказал: «У меня есть резинка для твоей дочки!» — и все расхохотались. Богатый идиот, один из тех, кто одевается, как будто ему тоже еще шестнадцать, обернулся и спросил: «Что ты сказал?» Барабанщик ответил: «Я сказал, резина у меня есть», и при этом гаденько ухмыльнулся. Богач понимал, что над ним издеваются, но ничего не мог поделать.
Когда они играли, та девушка слушала. Она держалась сбоку от большой группы гостей, ее лица почти не было видно со сцены. Вроде она не была гостьей или просто не хотела смешиваться с остальными. Иногда она танцевала в одиночку. Она посмотрела на Бенни, и он вначале заметил, какие у нее глаза — большие, карие; ему показалось, что девушке грустно. У нее были длинные прямые каштановые волосы. Потом он заметил ее маленькие грудки и крепкий задик; узрел в ней потенциальную возможность и начал заигрывать с ней.
Он понимал, что шансов у него практически нет. Боялся, что его надежды не оправдаются. Он выждал допоздна — до самого последнего перерыва. Подошел к ней, сказал: «Привет!» — и она ответила: «Привет!» — и посмотрела на него такой потерянной улыбкой, которая как будто говорила: «Я знаю, о чем ты думаешь». Потом произошла страннейшая вещь. Девушка взяла его за руку и повела за угол дома. Там было нечто вроде чулана. Она закрыла дверь, и стало темным-темно. Бенни ни черта не видел. И вдруг она обняла его за шею и принялась целовать. От нее пахло спиртным, мятной жвачкой и духами. Они жадно целовались, одновременно раздеваясь, ощупывая друг друга руками. Его руки знакомились с ее телом — лицом, шеей, грудью, бедрами. В темноте они постоянно натыкались на какие-то садовые инструменты; каким-то образом им удалось лечь на мешки, накрытые брезентом, — было не очень мягко, но и не так жестко, как на полу. Бенни надолго запомнил запах брезента и старой краски. Но все перебивал запах ее духов. Было тихо; слышалось только их учащенное дыхание. Она расстегнула его брюки и взяла его член в рот. Господи, этого он никогда не забудет! На секунду она куда-то пропала, а потом взяла его хозяйство в руки, и вдруг он ощутил что-то теплое и влажное; его словно ударили по голове тяжелым молотом. Сбылись его ночные мечты, когда он мастурбировал под одеялом! Ему хотелось смотреть, ему хотелось видеть, как все происходит, сохранить сладчайшие минуты в памяти. Но он ничего не видел, потому что света не было — абсолютно никакого. Он застонал — и от огорчения, и от удовольствия, и принялся шарить рукой, пока не нащупал ее лобок, не сунул туда палец и не ощутил, какая она горячая — как раскаленный уголь.
