Потом она приоткрыла дверь, чтобы стало светлее; они искали свою одежду и торопливо одевались. Он наблюдал за ее слабо очерченным в полумраке силуэтом. Тогда он видел ее в последний раз. Он вернулся к своим смущенный, боясь, что по его лицу видно, чем они сейчас занимались в чулане. А еще он боялся, что в темноте не застегнулся как следует. Оказалось, его тревоги были напрасными. Никто его не хватился. Он постоянно озирался, ища Иветту, но она ушла.
Иветта. Вот и все, что он о ней знал. В ту ночь он засыпал, чувствуя странную грусть и часто поднося к носу пальцы, от которых пахло ею. Он весь тоже пропах ею. Но на следующее утро запах исчез бесследно. Как и сама Иветта.
Пока Кристина принимала душ, Гриссел сбегал вниз, к машине, и взял оттуда диск и плеер.
Она вымыла голову; ее волосы были влажными. Она постелила ему на диване. Дала ему большое синее полотенце и сказала: если он хочет, может воспользоваться ванной. Гриссел поблагодарил: да, он с удовольствием принял бы душ. Атмосфера в квартире изменилась — стало как-то неловко. Или, может быть, ему так только казалось?
Сегодня он будет спать в одной квартире со шлюхой. Он не мог смотреть ей в глаза; лишь выдавил вежливую улыбку.
— Ну тогда спокойной ночи.
— Спите сладко, — сказал он.
— Вы тоже.
Кристина скрылась в коридорчике и закрыла за собой дверь спальни.
Гриссел пошел в ванную. Там было еще парно после того, как она принимала душ, и пахло ее мылом, шампунем, лосьоном. Здесь пахло по-другому, чем после Анны. Запахи были более пряными. Более сильными.
Он разделся, аккуратно сложил одежду и положил на крышку унитаза, поверх служебного пистолета. Оглядел себя сверху вниз. Стоит голый в ванной у шлюхи! Волосы на груди уже начали седеть; живот слегка обрюзг. Сейчас он не испытывал никакого плотского желания, но все же что-то теплилось — так сказать, полувыкуренная сигара. Не совсем похож на греческого бога. Видимо, в глазах Кристины ван Роин он интереса не представляет. Гриссел криво ухмыльнулся своему отражению в запотевшем зеркале.
Намылился он полупрозрачным мылом цвета красного вина, а голову вымыл шампунем из белого флакона. Смыл воду, вытерся. Надел только брюки, а остальную одежду и пистолет понес в комнату в руках. Сложил аккуратной кучкой у дивана и сел. Осмотрел свое ложе. Большой, широкий диван. Достаточно длинный. Он вытащил футляр с диском Антона Госена и еще раз осмотрел его. Вытащил один диск — в коробке их оказалось два — и открыл крышку плеера. Надел наушники. Выключил торшер у дивана, задрал ноги, а плеер положил на живот. Нажал кнопку «Воспроизведение».
Мидрандский следователь получил возможность снять отпечатки пальцев у двух задержанных, только когда девять членов опергруппы вдоволь отсмеялись, отшутились и уехали. Произведя все необходимые действия, следователь вернул задержанных в камеру.
Он сел за стол и начал изучать вещдоки. В одном из прозрачных целлофановых пакетов он увидел удостоверения личности, обнаруженные операми в БМВ. Он вынул их и взглянул на имена.
Посмотрим, подумал он, снимая телефонную трубку. Он набрал номер центра уголовного учета ЮАПС в Претории.
Смолкли аплодисменты после последней песни; Гриссел лежал с закрытыми глазами. На сердце было легко. Интересно, что еще он упустил в последние несколько лет. Этакий пьющий собрат Рип ван Винкля — огромный провал в биографии, черная дыра, в которую провалился целый кусок жизни. Все изменилось. Дети выросли, музыка стала другой… Что толку гадать, как все было бы, если бы… Гриссел снял наушники.
Из-за окна доносился приглушенный шум. Звуки большого города. Глаза его уже привыкли к темноте. Сквозь прозрачные тюлевые занавески в комнату проникал свет уличных фонарей. Очертания предметов мебели, темная громада картины у стены. Холодильник и телевизор — там горят крошечные красные огоньки.
Ему захотелось поговорить с Фрицем. Потянувшись, он нашарил в темноте свой сотовый и нашел в меню раздел «Текстовые сообщения». Неуклюже потыкался в клавиши.
Диск супер басы божественные. Спасибо. Папа.
Он послал эсэмэску и положил плеер и диск на груду одежды. Надо поспать. Думать не хотелось — сегодня он и так слишком много думал. Гриссел заворочался, устраиваясь поудобнее. Лучше всего оказалось лежать прислонившись спиной к спинке дивана. Под одеялом жарко. Спать!
Он представил себе Кристину — как она сейчас лежит одна в спальне. Потом приказал себе не думать о ней. В голову полезли мысли об Анне. Поскольку они не успокаивали, Гриссел стал думать о музыке и сделал то, что делал, когда ему было семнадцать: представил себя на сцене. В Государственном театре. С Антоном и его друзьями. Он играет на бас-гитаре. Играет легко, без всяких усилий, полностью отдаваясь музыке. Пальцы бегают по струнам сами, как будто живут отдельной от него жизнью. Скрипнула дверь спальни. По ковру прошелестели шаги. Должно быть, она идет в туалет. И вдруг она оказалась рядом. Прилегла к нему на диван. Прижалась к нему спиной. Прильнула всем телом. Гриссел едва смел дышать. Он должен притвориться спящим! Дышать ровно и спокойно. Он чувствовал ее запах; ее плечо находилось под самым его носом.
Ей хочется утешения. Ей просто нужно, чтобы кто-то был рядом. Она не хочет оставаться одна, она скучает по девочке, она измучена, ей больно. Гриссел все понимал.
Он издал звук, который, как он надеялся, был похож на храп, и положил руку ей на бедро. Утешительный жест. Под тонкой сорочкой — ее мягкая плоть.
Он почувствовал жар ее тела, и его снова охватило желание. Только этого сейчас не хватало! Ему надо срочно подумать о чем-то постороннем. Гриссел снова всхрапнул и отодвинулся от нее. Господи, она не должна понять! Надо было ему лечь в трусах, тогда ему было бы легче сдерживаться. Может быть, она еще не совсем проснулась. Он попытался прислушаться к ее дыханию, но снова ощутил идущие от нее тепло и тот особый запах, от которого его бросило в жар.
Она снова придвинулась к нему. Тесно прижалась бедрами.
Что тут можно сделать? Извиниться? Гриссел страшно перепугался. Оттого, что она полусонная, все еще хуже. Он лежал очень тихо. Заставлял себя думать о музыке. Играл на бас-гитаре:
Она шевельнулась, нащупала в темноте его руку, потянула. Положила его руку себе на бедро, а потом потянула под ночную рубашку — ах ты черт! — прямо к груди, ее ладонь лежала на его руке, и он чувствовал ее, ее мягкость, а она глубоко вздохнула и, крепче сжав его руку, начала водить ею по своему телу. Снова шевельнулась, чуть отодвигаясь от него; ее рука скользнула вниз, за спину, расстегнула пояс на его брюках — он понятия не имел, как ей это удалось. Расстегнула «молнию». Его бросило в жар. Он мигом
