сразу начинала думать: что, если сделать наоборот? И делала. Я покуривала и попивала. Но когда тебе пятнадцать или шестнадцать, почти все запреты имеют отношение к сексу. Ты не должна делать того и этого, потому что ты должна быть хорошей, порядочной девочкой. Я хотела понять, почему надо быть порядочной девочкой. Чего ради? Чтобы получить порядочного мужа? И порядочную жизнь, и порядочных детей. И порядочные похороны, на которые придет много народу. Вот я и начала выкидывать номера. И чем больше я старалась, тем больше понимала, что жить по-другому гораздо интереснее. Большинство людей не хотят быть хорошими, в них сидит желание быть не такими, как все, только им смелости не хватает. Живут с оглядкой — как бы кто чего не сказал. Боятся, что потеряют все скучные достижения в жизни. Был один учитель, он уж был такой послушный долгу! Я работала на него. И переспала с ним в лагере Ассоциации студентов-христиан. Он сказал: «Боже мой, Кристина, как давно я тебя хотел!» Я спросила, почему же он не дал мне знать. Он не мог ответить. А потом был еще приятель моего отца. Когда он приходил к нам, то вечно смотрел на меня маслеными глазками, но потом отходил, садился рядом с женой и держал ее за руку. Я понимала, чего он хочет. Я сама пришла к нему, и он сказал, что любит молодых девочек, но со мной это у него впервые.

Кристина затушила сигарету и села вполоборота к нему.

— Ему было столько же лет, сколько и тебе, — сказала она, и на секунду Гриссел уловил в ее интонации презрение.

Она прижалась спиной к его ногам и скрестила руки под грудью.

— Знаешь, зачем родители послали меня в университет? Чтобы я нашла себе мужа. Образованного. И хорошую работу. Чтобы у меня была хорошая жизнь. Но чему помогает хорошая жизнь? Что от нее проку, когда ты умираешь и можешь сказать себе: я прожил достойную жизнь? Скучную, но хорошую.

В университете я встречалась с одним парнем, третьекурсником с медицинского факультета. Его родители жили в Хёвельсиге, и у них водились деньги. Я видела, как они живут. Я поняла: если у тебя есть деньги, тебе не нужно быть послушной долгу, такой же, как все, и «порядочной». Деньги дарят не только возможность покупать хорошие вещи. Можно быть не такой, как все, и никто тебе слова не скажет. Тогда я и поняла, чего хочу. Но как этого добиться? Можно выйти за богатого, но тогда деньги все равно будут не твои. По выходным я стала подрабатывать официанткой в фирме, которая устраивала вечеринки и приемы. Однажды я вышла перекурить на поле для гольфа, и ко мне подошел один тип. У него был автосалон на Застрон-стрит. «Сколько ты зарабатываешь?» — спросил он. Когда я ответила, он предложил: «А не хочешь получать по тысяче рандов за ночь?» Я спросила: «Как?» И он ответил: «Своим телом, красотка». Он дал мне свою визитную карточку и сказал: «Подумай». В следующий же понедельник я ему позвонила. И сделала это. Там было семеро парней, они снимали номер в «Хилтоне». Иногда в обед, а иногда вечером они звонили мне в общежитие, и я к ним ехала.

Но потом, прямо перед выпускными экзаменами, я забеременела. Я принимала противозачаточные таблетки, но они не помогли. Когда я им обо всем сказала, они предложили оплатить аборт, но я отказалась. Поэтому они дали мне денег, и я приехала в Кейптаун.

Распорядок дня у Орландо Арендсе не менялся изо дня в день. Он жил в большом красивом доме в Уэст-Бич, в Милнертоне. В шесть утра он просыпался — сам, без будильника. Надевал тапочки и красный халат. Брал со стола очки для чтения и тихо, чтобы не разбудить жену, выходил на кухню. Клал очки на кухонный стол и молол кофе — итальянский и мокко в пропорции пятьдесят на пятьдесят. В количестве, достаточном на две большие кружки. Заливал в кофемашину воду и осторожно высыпал в емкость коричневый порошок. Потом нажимал кнопку.

Подходил к парадной двери, открывал ее, выходил на улицу. Смотрел на море, определял, какая сегодня будет погода, и по дорожке шел к большим, автоматическим воротам. Шагал он быстро, бодро, несмотря на шестьдесят шесть лет. Почти всю жизнь он прожил в Кейп-Флэтс. Справа от ворот находился почтовый ящик. Он открывал его и вынимал утренний выпуск «Бургера».

Не разворачивая газету, проглядывал заголовки. Ему приходилось держать газету на расстоянии вытянутой руки, поскольку на нем не было очков.

Он возвращался в дом; перед тем как войти, оглядывался во все стороны. Привычка, инстинкт, который утратил свое значение.

Аккуратно расстилал газету на сосновом столе на кухне. Надевал очки для чтения. Правая рука падала в карман халата. Там ничего не оказывалось, и он раздраженно щелкал языком. Он больше не курил. Жена и врач вступили в сговор против него.

Он прочитывал только первую полосу. К тому времени кофемашина заканчивала работу и булькала в последний раз. Орландо Арендсе тоже вздыхал — так он делал каждое утро. Он вставал, брал из шкафчика две кружки и ставил их на стол. Сначала наливал кофе в одну кружку и с удовольствием вдыхал аромат. Никакого молока, никакого сахара. Только кофе как он есть. Остаток кофе он выливал во фляжку, чтобы он дольше не остывал. С кружкой в руке возвращался к газете. Переворачивал страницу и разглядывал маленькую фотографию выпускающего редактора — очаровательной женщины. Потом переводил взгляд на вторую полосу и приступал к чтению уже всерьез.

В семь утра он переливал кофе из фляжки во вторую кружку и нес его наверх, жене. Но в тот день без десяти семь, пока он читал новости крикета на спортивной полосе, противно завыл домофон в холле.

Орландо встал и вышел в холл. Нажал кнопку, прижал губы к микрофону.

— Да?

— Орландо?

Он узнал этот низкий голос, но не сразу определил, кому голос принадлежит.

— Да?

— Это Тобела.

— Кто?

— Крошка. Крошка Мпайипели.