— Очень мило, мадемуазель, что вы пришли, — сказал он. — Я заметил вас еще во Дворце открытий… Я тогда даже назвал вас одной из звезд первой величины… Матье — свидетель!

Не говоря уже о том, что Сорвиголова врал в открытую, — он тогда назвал девушек «туманностями», — я находил его лесть безвкусной. Но Бетти — тонкая бестия, которой уксус нравился больше меда, — нахмурила брови:

— Господа, не думайте, пожалуйста, что вы все обязаны говорить мне комплименты. По-моему, вы все заняты подготовкой какого-то проекта…

— Так что, одно из двух: или я лишняя и в таком случае я уйду, или вы введете меня в курс дела. Между прочим, если это заговор или что-то серьезное, то я — в противоположность мнению моего кузена — умею блюсти тайну. Да, блюсти тайну. Отлично! В чем же дело?

Напрасно я, стоя за спиной Бетти, подавал различные знаки. Мои товарищи вылупили глаза на мою грациозную кузину. И то, чего я опасался, свершилось:

— О, — сказал Боксер с притворной скромностью, — нет никакого заговора. Но дело — интересное! Мы ведем следствие о пропавшем кобальте..f

Я поднял руки к небу и молча опустился на стул.

— Как это интересно! — воскликнула Бетти, хитро взглянув на меня. — Следствие! Вот оно что! И кого же вы подозреваете?..

Мои товарищи поняли, что совершили серьезную ошибку. Они, чувствуя себя неловко, колебались. Но было уже поздно!

— Продолжайте, — сказал я, взбешенный, — так-то вы умеете. держать язык за зубами! Продолжайте! Чего медлите! Выкладывайте все…

Бетти обернулась ко мне. Она поняла, что подошла уже вплотную, нет — уже проникла в тайну…

— Не сердись, Матье, — сказала сна, придав умоляющее выражение своей красивой мордочке. — Клянусь, что не скажу никому ни слова. Почему бы вам не доверить мне секрет? Впоследствии такая девушка может оказаться очень полезной.

— Действительно, — заметил Мяч. — В шпионских романах всегда есть женщины, которые…

— Ты бы лучше помолчал, — отрезал я вне себя.

Наступила тяжелая минута. Каждый что-то обдумывал в тишине, не решаясь ее нарушить. Я смерил кузину ледяным взглядом.

Это была дурочка в роли Маты Хари[2]. Она, с ее тонкими ножками, подвижной и красивой мордочкой, скорее напоминала примерную девушку, сошедшую со страниц мадам де Сегюр. Не говоря уже о том, что, если ей доверить детали нашего следствия, она может сообщить их моей матери.

— Слушай, — сказал Мяч, машинально поправляя свой галстук. — Что сделано, то сделано. Мы рассказали ей или слишком много, или слишком мало. Лучше пусть она принесет клятву, и мы расскажем ей все…

Безусловно, Мяч был прав. Отступать было поздно. Благоразумие диктовало, что надо связать Бетти клятвой; это нам помогло бы. В крайнем случае «нейтрализовать» ее. Сорвиголова и маленький Луи держались того же мнения. Я упорно колебался, но под конец согласился.

Бетти, сгорая от любопытства, готова была поклясться в чем угодно, дать нам любые обязательства, даже остричься в случае необходимости, только бы мы ввели ее в курс наших дел. После некоторых предложений и контрпредложений мы потребовали от нее поклясться ее младшей сестренкой Алисой, которую она обожала. Она согласилась и торжественно поклялась блюсти тайну. Но я не лишил себя удовольствия перечислить все опасности — от коклюша до облысения, которые угрожали Алисе, если бы Бетти вздумала или решилась нас предать. Так благоразумно ее запугав, я наконец поделился с ней всем, что было связано с нашими розысками, в частности, сообщил о подозрениях в отношении наших товарищей Франсиса, Мишеля и Клода, учитывая профессию их родителей.

После короткого изложения, сделанного мной убежденным и авторитетным тоном, я увидел, что Бетти презрительно сложила губы. Она молчала, но я читал ее мысли, как в раскрытой книге. Несомненно, она считала, что наше пока еще только начинающееся следствие не стоило торжественной клятвы, которую мы с нее взяли, и ей казалось, что она глупо попалась. Маленькая волевая морщинка прорезала ее переносицу. Бетти нахмурилась, думая, чем бы нам отплатить.

— Все это очень хорошо, — сказала она наконец, протягивая бархатную лапку. — Конечно, я вам помогу, чем смогу. Но для начала я бы хотела узнать, чем занимаются и ваши родители?

Мы в смущении переглянулись. Такая идея могла возникнуть только у девчонки, решившей рассорить нашу мальчишечью компанию. Первым нашим порывом было с возмущением отвергнуть подозрение, задевающее нашу честь и самолюбие. Но мы могли ей противопоставить только легковесные декларации о взаимном доверии. Бетти не сдавалась, и мы должны были согласиться, что сомнение, как система, было законом в любом расследовании, достойном этого имени. Для того чтобы покончить с вопросом раз и навсегда, мы тут же сообщили профессии наших родителей. Всем было известно, что мой отец — архитектор, отец Головы-яйца — финансовый инспектор, а Маленького Луи — судебный работник. Мы также знали, что Боксеру приходилось нередко заменять кассира в бакалейной лавке своего отца и что Жан Луна ненавидел профессию отца — бухгалтера-эксперта. Я с удивлением подумал, что ни Сорвиголова, ни Мяч никогда не говорили о своих семьях. Никто даже не знал, где, в каком квартале они живут, есть ли у них братья и как они проводят воскресные дни. И даже сейчас, когда все наши взоры были устремлены на них, они помалкивали, краснея. Мы наконец узнали, что отец Мяча был рабочим-каменщиком, а отец Сорвиголовы — настройщиком пианино.

Я оставался в задумчивости. Почему они стеснялись и почему их смущение было одинаковым? Ничто в их одежде или поведении не выдавало бедности их родителей. Мяч был элегантен— одет с иголочки. У.него было столько же карман-пых денег, как у остальных, и он был лучше воспитан, чем, например, Боксер. Я, однако, интуитивно чувствовал, что эта элегантность не так легко ему давалась. Я раздумывал об этом, но болтовня моей милой кузины рассеяла мои мысли.

— Хм, — сказала она, — вас послушать, вы все вне подозрений. Хорошо! Чтобы войти в игру, я сообщу вам, что дорогой дядя вашего любезного Матье, брат его матери, является директором крупнейшего страхового общества. Вы можете только радоваться, так как с его помощью вам, может быть, удастся побывать на заводе Сен-Гобэна.

Эти слова, произнесенные небрежным тоном, продвигали нас к цели. Черт возьми! Я совершенно забыл о моем дяде! Бетти была права. Если кто-либо мог облегчить нам доступ на завод Сен-Гобэна, так это г-н Керруэль, главный директор «Восходящего солнца», страхового общества мирового масштаба, связанного с промышленными предприятиями.

В последующие дни моя нервная система подверглась жестокому испытанию. Каждый вечер я звонил по телефону моей кузине и получал разочаровывающий ответ: «Пока ничего, я делаю все необходимое и своевременно дам вам знать».

Я был настолько занят нашими розысками, что мои обычные развлечения потеряли в моих глазах всякую прелесть. Это дошло до того (к большому удивлению моих родителей), что я впервые не пошел в кино в среду вечером. Мои джазовые пластинки меня раздражали, и забвение, которому они были преданы, наводило на разные размышления моих соседей. Я больше не покупал газет, так как иллюстрированные рассказы внезапно стали мне смертельно скучными. По поводу «скубиду»[3] , имевшего в этом году в школе бешеный успех, я только пожимал плечами и считал его глупой забавой.

К школе я оставался равнодушным больше, чем когда-либо. Если бы война двух Роз[4] превратилась даже в войну двух сортов капусты, я интересовался бы ею никак не больше. Что касается муссонов, пассатов или прочих ветров, то могу сказать, что отношение мое к ним было ни холодным, ни горячим. Короче, никакие предметы меня не интересовали, кроме одного — физики.