Хлоя, юному ты дала Луперку
Тканей тирских, испанских и червленых,
Тогу, в теплом омытую Галезе,
Сардониксов индийских, скифской яшмы
И, чего ни попросит, все ты даришь.
О влюбленная в гладеньких бедняжка,
Донага тебя твой Луперк разденет!
Слишком много, Пудент, я стихов моих выпускаю:
До пресыщения их надоедает читать.
Редкое нравится нам: так первый овощ вкуснее,
Так же дороже для нас розы бывают зимой;
Спесью: открытая дверь не привлечет молодежь.
С книгою Персия мы считаемся чаще одною,
Чем с «Амазонидой» всей, Марса бесцветным трудом.
Так же и ты, из моих любую книжку читая,
Байских вод избегай, рыбак, — поверь мне, —
Чтоб домой без греха ты мог вернуться.
Это озеро — рыб приют священных,
Что привыкли к хозяину и лижут
Каково: имена они все носят
И на зов господина приплывают!
Нечестивый один ливиец, как-то
Зыбкой удочкой там таща добычу,
Рыбы пойманной он не мог увидеть
И, крючки святотатственные бросив,
Подаяньем живет у вод он байских.
Уходи от греха, пока не поздно,
И почтителен будь к священным рыбам.
Зная, что в книжках моих упомянутым быть ты стремишься
И полагаешь, что есть в этом немалый почет,
Пусть я погибну, коль сам постоянно о том не мечтаю
И не хотел бы тебя видеть в своих я стихах.
Матери носишь своей, чуждо источнику Муз.
Произнести ведь его ни Полимнии, ни Мельпомене,
Ни Каллиопе самой с помощью Феба невмочь.
Имя поэтому ты себе выбери милое Музам:
Заключена и блестит в слезе сестер Фаэтона
Эта пчела и сидит в нектаре будто своем.
Ценная ей воздана награда за труд неустанный:
Верно, желанна самой смерть ей такая была.
Ежели книг у тебя обработанных ящики полны,
То почему не издашь, Сосибиан, ничего?
«Наши стихи, — говоришь, — наследник издаст». Но когда же?
Ведь уж пора бы тебя, Сосибиан, помянуть.
Аттал, хотя и грязна твоя тога, но сущую правду
Высказал тот, кто назвал тогой ее снеговой.
Сшиблись, лбы наклонив, друг с другом робкие лани
(Видели мы), и сразил рок одинаковый их.
Замерли гончие псы пред добычей, и гордый охотник,
Остолбенев, опустил своей бесполезный кинжал.
Так налетают быки, так погибали мужи.
Черноволос ты, не седобород: окрасить не мог ты
Бороду (в этом вся суть), Ол, ну а голову мог.
«Коран мне сотню тысяч, да Манцин двести,
Да триста тысяч Титий, да Альбин вдвое,
Мильон Сабин мне должен и Серран столько ж;
С поместий и квартир мильона три чистых,
