Все же приносим ему мы и кишки и вино.
Сверх своего получать, что же тогда ты возьмешь?
Если ты видишь, что я, Телесфор, сгораю желаньем,
Много ты просишь, — а вдруг я откажу, что тогда?
И, коль тебе не сказал я, поклявшись, «я дам», не помедля
Властные прелести ты тотчас же прячешь свои.
Вольной и денег себе вдруг бы потребовал с нас?
Я обещал бы, но тут ведь не как брадобрей он просил бы,
Но как разбойник, а страх — это всесильная вещь.
Если же бритва в кривом у него бы лежала футляре,
Ты-то не бойся, но страсть совсем по-иному унявши,
На ветер всю я твою жадную алчность пошлю.
На пальцах у Харина по шести перстней,
Не снимет он ни ночью их,
Ни даже в бане. Почему, вы спросите?
Да у него нет ящика.
Просишь сказать, для любви Хиона милей иль Флогида?
Краше Хиона собой, но у Флогиды огонь.
Этим огнем возбудить могла бы она и Приама,
С ней бы и Пелий-старик старость свою позабыл.
И не Гигия, — Критон только его и уймет.
Ну а Хиона лежит и не чувствует, слова не скажет,
Будто и нет ее здесь, будто бы мрамор она.
Боги! Коль можете вы столь великое дело исполнить
Дайте Флогиде вы стан, каким обладает Хиона,
Дайте Хионе такой, как у Флогиды, огонь.
По языку Нанней — супруг, по рту — хахаль,
Который гаже щек «Из-под стены» девки,
Кого в окно вертепа увидав голым,
Срамница Леда из Субуры дверь держит
Кто по проходам всем недавно лез в чрево
И был способен, как знаток, сказать точно,
Мальчишку иль девчонку носит мать в брюхе, —
Ликуйте, жены! Все теперь пошло прахом:
Однажды в распаленных он застрял чреслах,
И вот, пока он слушал в брюхе писк детский,
Язык-обжору поразил недуг гнусный,
И быть не может он ни чистым, ни грязным.
Лесбия слово дает, что любить она даром не станет.
Верно: всегда за любовь Лесбия платит сама.
Ты глядишь на меня, когда я моюсь,
Филомуз, любопытствуя, зачем я
Окружен возмужалыми юнцами:
Филомуз, я отвечу откровенно.
Фавст, я не знаю, о чем ты многим женщинам пишешь,
Но ни одна, знаю я, не написала тебе.
Целых шестьсот ты гостей, Юстин, угощаешь обедом,
Чтобы отпраздновать свой с ними рождения день.
Между гостями и я, мне помнится, был не последним
И оскорбляться никак местом своим я не мог.
Нынче — для всех шестисот, завтра родишься для нас.
Ты обманщик, Вакерра, и доносчик,
Клеветник ты и выжига, Вакерра.
И подлец, и разбойник. Удивляюсь,
Почему же без денег ты, Вакерра?
Ты ничего не даешь мне при жизни, сулишь после смерти.
Коль не дурак ты, Марон, знаешь, чего я хочу.
