На второй день защитники Вены с радостью и восторгом приветствовали кавалерию Карла Лотарингского, которая под звуки труб и литавр вступила в город.

Губернатор Штаремберг со слезами на глазах обнял главнокомандующего.

— Герцог, вы вселили в наши сердца веру и надежду! Мы думали, что войско погибло, а оказывается, вы сохранили его. Спасибо вам! Мы здесь все уже приготовились к смерти…

— Генерал, война только начинается, и в ней, как мне думается, Вене суждено сыграть решающую роль. Император назначил вас военным губернатором столицы — вам и защищать её! А я переправляюсь на левый берег Дуная, куда отступила моя пехота, чтобы привести войска в порядок и дождаться короля польского и немецких курфюрстов. Вот тогда, с божьей помощью, ударим по противнику!

— Да, мы будем защищать город, сколько хватит сил наших! — Они стояли на площади, перед собором святого Стефана, и Штаремберг, повернувшись к входу, перекрестился. — Завтра отправим государственную казну кораблями в Линц и будем готовы встретить врага!

За ночь Леопольд с семьёй домчался до Корнойбурга. Обозы с провизией безнадёжно отстали, и император, глядя, как страдают без пищи императрица и малолетний принц, снял с пальца перстень, дал мажордому[59].

— Франц, думаю, этого достаточно, чтобы какой-нибудь трактирщик или житель приготовил нам обед… Сходи, майн либер, но не мешкай! Нет уже сил терпеть муки голода.

Тот поклонился и быстро исчез за углом ближайшего дома.

Императорская семья расположилась на отдых в тени деревьев на высоком холме, откуда открывалась широкая панорама на Дунай и задунайские просторы. Кто-то из слуг принёс ведро холодной воды, у какого- то солдата в ранце нашёлся сухарь — его размочили и дали императрице. Она поделилась с сыном.

Леопольд, чтобы не видеть этой жалкой картины, отошёл к краю холма. Внизу, по дороге, двигались бесконечные толпы беженцев. Люди были напуганы и злы.

Ему вспомнилось, как ночью карета остановилась и форейтор[60] крикнул в темноту:

— Дорогу императору! Эй, вы, слышите?

— Заткнись, выродок! — послышался грубый мужской голос. — Твой император, жирная вонючая свинья, вместо того чтоб защищать Вену, обмарался с перепугу и бежит куда глаза глядят! А мы ему — давай дорогу? Кукиш с маком не хочешь?

Тогда он еле сдержался, чтобы не позвать охрану, рванулся к оконцу, но в плечо ему впилась рука жены.

— Леопольд, оставь! Какая темень кругом! Разбойники могут искалечить нас… А охрана наша неизвестно где!

Он долго не мог успокоиться — дрожал от гнева и возмущения…

Вдруг внимание императора привлекли какие-то бурые пятна на фоне голубого неба за Дунаем, над горой Каленберг, где был расположен Камальдульский монастырь.

— Майн либер, — подозвал Леопольд молоденького солдата, — посмотри, что там?

Солдат прищурился, всматриваясь.

— Дым, ваше императорское величество. Что-то горит!

— Что-то горит… Там нечему гореть, кроме монастыря, — задумчиво произнёс император и вдруг вздрогнул. Внезапная мысль ужаснула его. — Постой, постой… Значит, там… турки… или татары… О майн готт![61]

Вскоре над Каленбергом появились малиновые языки пламени. Чёрными столбами поднимался дым. Сомнений не было — горел монастырь. Совсем близко! Летучие татарские отряды за полдня могли добраться правым берегом до Клостернойбурга и до Тульна, а там, переправившись через Дунай возле Штоккерау, перерезать дорогу на Линц.

Леопольд ещё раз взглянул на пожар и засеменил трусцой к карете. Мажордом уже вернулся, но с пустыми руками.

— Все разбежались, ваше величество, — смущённо сообщил он, умолчав про то, что в трех домах застал хозяев, но они, узнав, кому нужна провизия, наотрез отказались что-либо продать, даже выругали его.

Леопольд, безнадёжно махнув рукой, велел запрягать лошадей.

Первые турецкие полки спахиев подошли к Вене 12 июля, но повсюду вблизи австрийской столицы уже пылали села, усадьбы феодалов, монастыри. В них побывали акынджи, которые налетали, словно смерч, грабили, убивали жителей, предавая все огню и мечу.

Утром следующего дня спахии подступили к городу с юга и с запада. В полдень сильный отряд приблизился к предместьям. Чтобы не отдать их врагу целыми, Штаремберг приказал поджечь там все, что могло гореть.

Факельщики бегали от дома к дому — и за ними к небу тянулись чёрные столбы дыма, с треском взмывало вверх малиновое пламя.

Штаремберг не учёл одного — западного ветра, дующего на город. Как только ветер подул сильнее, огонь загудел, длинные языки пламени, перекидываясь через вал, начали лизать крыши городских построек, а горящие клочья соломы и искры летели ещё дальше, вглубь…

Ударили в набат колокола.

Сотни солдат и студентов были брошены на тушение пожаров. Они выстраивались длинными рядами до самого Дуная, из рук в руки передавали ведра с водой. Только к вечеру венскому гарнизону удалось погасить огонь в самом городе.

Усталые, обожжённые, защитники долго после этого не могли уснуть. А уже в четыре часа утра, когда начала светлеть восточная часть неба, венцев разбудил глухой, грозный, как гул моря перед бурей, гомон.

Что там? Неужели турки пошли на приступ?

Все жители Вены высыпали на валы.

Всходило солнце, и его багряные лучи осветили окрестности города. Потрясённые невиданным зрелищем, солдаты и горожане замерли, не в силах вымолвить ни слова.

Сколько охватывал глаз, на холмах и в долинах, на вытоптанных полях и пастбищах, в садах и виноградниках, виднелись десятки тысяч разноцветных шатров. Между ними, как муравьи, сновали тёмные фигурки людей. Повсюду стояли возы, горели костры, паслись волы и верблюды, бродили стреноженные лошади…

Даже бывалые воины никогда не видели ничего подобного.

Генерал Штаремберг вместе с бургомистром Либенбергом и гражданским губернатором Леопольдом Колоничем поднялись на колокольню святого Стефана. С её высоты было видно всю Вену и далеко вокруг неё.

— Мой боже! — прошептал помертвевшими губами Либенберг и, сняв шляпу, вытер на лбу холодный пот. — Какая сила! Возможно ли выстоять против неё?

Штаремберг промолчал.

Колонич, высокий, жилистый, с кустистыми седыми бровями, положил бургомистру на плечо тяжёлую, в синеватых прожилках руку.

— На все воля господа бога, сын мой!

Это был человек необычной судьбы. Рыцарь, бывший кавалер Мальтийского ордена, он проявил чудеса храбрости при осаде Кандии[62], пролив при этом немало людской крови. Чтобы искупить грехи, пошёл в монахи и со временем достиг высокого сана, стал епископом Винер- Нойштадта… Услыхав, что турки приближаются к Вене, Колонич снял рясу и снова взял в руки меч. Он был назначен гражданским губернатором Вены и заместителем Штаремберга, наблюдал за больницами, заведовал продовольственными складами, руководил работами по укреплению валов, эскарпов[63], бастионов[64].

— На все воля господа бога, сын мой! — повторил он. — Никто не ведает наперёд его замыслов. Сила у Кара-Мустафы действительно велика. Но мы укрепили наши стены и наши сердца, будем драться до