посланцев.

Встал Палий.

— Панове, мы согласны навербовать столько казаков, сколько сумеем за такое короткое время. И чтобы вы знали, мы отправимся в поход не только ради жалованья и добычи, — хотя от них не отказываемся и настаиваем, чтобы плата была достаточной и справедливой, — пойдём мы против турок прежде всего потому, что, обороняя вас и австрийцев, мы защищаем и себя… Как видите, мы рассуждаем несколько иначе, чем рассуждал король Собеский, когда во времена турецких походов на Чигирин, под нажимом папы римского, отказал царю Федору Алексеевичу и гетману Самойловичу в помощи…

— Не будем вспоминать старое, — поспешно перебил Менжинский. — Это — высокая политика, и я не знаю тайных пружин, которые её двигали…

Палий, кивнув, продолжил:

— Хорошо, не будем… Хотя и забывать не станем… И второе. Всем известно, как разорён непрерывными войнами наш край. Сейчас мы своей кровью и своим трудом поднимаем его из руин. От Буга до Днепра и от Полесья до Дикого Поля вновь начинает колоситься житом-пшеницей наша земля. Но есть ловкие людишки — и шляхтичи, и нешляхтичи, — которые, делая вид, что ведать не ведают о нашем существовании, выпрашивают у короля письма на эти земли и приезжают сюда, чтобы захватить лучшие угодья. Только наши острые сабли заставляют их поворачивать оглобли назад. Так вот, чтобы ни у кого не возникала мысль, что эта земля ничья, мы хотим получить от короля такие же письма: я — на Фастовщину, Абазин — на Брацлавщину, Искра — на Корсунщину, Самусь — на Богуславщину…

Менжинский задумался.

— Не в моей власти решить что-либо по этому поводу. Но заверяю вас, панове полковники, что обязательно передам ваше желание королю. Думаю, возражений у него не возникнет. Значит, будем считать, что в главном мы договорились: казаки пойдут в поход. Чтобы не было потом недоразумений, сформулируем статьи и оговорим все условия, на которых мы согласны вербовать добровольных людей…

— Безусловно! — сказал Порадовский. — Мы тут же подпишем! — Но, спохватившись, добавил: — Если, конечно, эти статьи будут умеренными, то есть если панове казаки не потребуют слишком много…

Последние его слова чуть было не испортили все дело. Горячий Самусь гневно сверкнул глазами и как отрубил, без всякой дипломатии:

— Мы казацкой кровью не торгуем! Да кто сможет оценить, сколько она стоит! Какой мерой определить её стоимость? А?.. Если почтённые послы думают торговаться, то нам не о чем разговаривать!

Вмешался побледневший полковник Менжинский, который сообразил, что так хорошо начатый разговор может свестись на нет, а король приказал без казаков не возвращаться… Он сделал нетерпеливый жест, чтобы Порадовский замолчал, и поспешил успокоить Самуся, что у них, мол, и в мыслях не было торговаться.

Спор прекратил Палий.

— Я ещё раз хочу сказать, что кровь мы будем проливать не за злотые и дукаты, а за свободу, за отчизну, за то, чтобы ни один янычар не топтал нашу землю!

— Святые слова! — согласились королевские послы.

— Но плата нам нужна, — продолжал полковник. — И вот для чего. Дома мы оставляем обедневшие семьи, а самим нам для похода нужно приобрести и оружие, и харчи, и возы, и коней. Без этого в поход не пойдёшь. Особенно мы настаиваем на том, чтобы вдвое больше, чем остальным, было заплачено семьям тех, кто погибнет… Без такого пункта я не поставлю своей подписи под статьями!

— Справедливое требование, — заметил Менжинский.

Порадовский, желая загладить свою бестактность, воскликнул:

— Клянусь честью, так и будет! Я сам, если суждено мне остаться в живых, привезу эту плату семьям погибших!

— Ловлю пана на слове, — сказал Палий.

— Ей-богу! — поклялся Порадовский.

Менжинский облегчённо вздохнул.

— Тогда приступим к делу, панове, ибо время не ждёт… Давайте бумагу, чернила, перо!

В начале июля Кара-Мустафа, пройдя по северным областям Сербии, Западной Венгрии и разорив их, осадил крепость Рааб. Но у него не хватило терпения ждать, пока она падёт. Ему хотелось поскорее увидеть дворцы и парки красавицы Вены, взлелеянную во снах и наяву свою будущую столицу. Поэтому он оставил отряд для продолжения осады, а сам с основными силами форсировал речку Рабу и двинулся на запад, сметая на своём пути небольшие австрийские гарнизоны в городах.

Карл Лотарингский понимал, что, приняв бой в открытом поле, неминуемо потерпит поражение. Силы были слишком неравны. Единственная надежда — стены и бастионы столицы, за которыми можно отсидеться до прихода Собеского.

Придя к такому решению, Карл Лотарингский отправил пехоту к Вене через остров Шют, омываемый рукавами Дуная, и с конницей начал отступать через Альтенбург и Киттзее.

Погода стояла сухая и жаркая. Над дорогами висели тучи пыли. В колодцах не хватало воды. Впереди войск, мешая их маневрированию, двигались охваченные страхом тысячные толпы беженцев.

Карл торопился, спешил, опасаясь, что Кара-Мустафа перережет все пути к отступлению. Со своим штабом он ехал в голове колонны, приказав военачальникам не отставать ни на шаг. И все же войско растянулось на много миль. Задерживали тяжёлые обозы герцогов Саксен-Лауенбургского и Кроя, а также генерала Капрари, нагруженные, помимо провианта и боеприпасов, гардеробом и серебряной посудой этих вельмож.

Недалеко от Петронелля во фланг колонны неожиданно ударила пятнадцатитысячная крымская орда. С налёту она разгромила полк немецких кирасиров[57]. Те обратились в бегство. Татары секли их саблями, пронзали стрелами, топтали конями, а тех, кто сдавался, связывали сыромятными ремнями и тащили в тыл.

Нескольким кирасирам посчастливилось убежать, и они, потеряв оружие и бросив по дороге тяжёлые кирасы, понеслись что есть духу напрямик к Вене.

Паника охватила все войско. Австрийцы думали, что их предали немецкие курфюрсты, а немцы винили австрийцев и главнокомандующего, которые, как им казалось, вообще не верили в победу и начали отступать без генерального сражения с врагом.

О нападении татар и панике в рядах немцев Карл Лотарингский узнал от принцев Савойских — братьев Людовика и Евгения. Ему нравились эти умные и смелые юноши, особенно младший, Евгений; он верил каждому их слову, так как знал, что они преданы ему.

— Мосье, татары разбили наш центр и грабят обоз! — осаживая коня, доложил Людовик. — Немцы бегут!

— Герцог Саксен-Лауенбургский и генерал Капрари своими силами не смогут отбить противника. Наши войска находятся под угрозой быть разделёнными надвое. Необходима немедленная помощь, мосье, — прибавил принц Евгений, отчётливо выговаривая каждое слово.

В другое время Карл залюбовался бы прекрасным лицом этого невысокого, совсем юного и, на первый взгляд, несильного офицера, но сейчас он был потрясён услышанным. Нужно действовать! И решительно!

Он оглянулся. Поблизости, под рукой, был только штаб, человек двести — триста, да охранный отряд гусаров[58].

— За мной! Вперёд! — выхватил шпагу Карл и поскакал к холму, за которым, как думалось ему, клокотал бой.

Следом ринулись принцы Савойские и штабные офицеры.

Торопясь, обгоняя друг друга и на ходу изготавливая к бою пики, неслись гусары. С дороги, заметив бешеный галоп главнокомандующего и его штаба, помчались и старшие офицеры во главе своих отрядов.

С холма Карлу Лотарингскому открылась страшная картина. Бой уже затухал. Весь центр войска был смят. Лишь кое-где вспыхивали кратковременные стычки, но их становилось все меньше: это татары