примадонны с золотым сердцем. Мечта о труде в поте лица на протертом паркете, о премьерном показе, о первом с перехваченным горлом прыжке на сцену под общий выдох потрясенного зала – все это сумело пережить и электронную эру, и женские рок-группы, и телевизионные мыльные оперы. Настойчивость фантазии производила впечатление генетической атаки. Самая миниатюрная пачка в закромах Мелиссы пришлась бы впору годовалому ребенку. Матери этих девчонок, еще не забыв о собственных мечтах, не жалели денег, чтобы их осуществить хотя бы в детях.

Но танцы в наш век – штука ненадежная. В общественном сознании они переживают взлеты и падения, подобно рынку фьючерсов, и от Мелиссы требовалась быстрая во всех отношениях реакция, вплоть до взаимодействия с самыми отдаленными товарными складами. Неожиданно показанный по ящику документальный фильм – и в одну неделю на ее магазины совершали набег четыре сотни мужиков, жаждавших заполучить «ту самую» рубашку для танго. Некое кино, некий мюзикл или клип по MTV порождал столь же ненасытные, сколь и преходящие потребности. Одна реклама туалетной бумаги с тематикой «Лебединого озера» – и наплыв девочек, требовавших радужные колготы или легинсы с рисунком в виде лестницы или трико с «художественной» дырой, точь-в-точь как в том фильме, увеличивался многократно. А затем наступали постные времена, когда танцы не интересовали никого, кроме профессионалов и того самого ядра маленьких мечтательниц, когда никто не желал выглядеть как танцор, и Мелиссе оставалось только ждать. Тут бесполезно, говорила она, что-либо предсказывать.

Страхуясь от этих перепадов, она расширила ассортимент. Пусть восьмилетки, мечтавшие стать балеринами, составляли малую часть в своей возрастной группе, зато они разделяли со сверстницами необъяснимое пристрастие к розовому цвету. Не вообще, а к особому оттенку – младенчески-сладенькому розовому. Все три магазина вывесили в витринах завлекательный товар. Однажды субботним утром Биэрд зашел к Мелиссе на работу и, стоя среди визжащей публики, стал свидетелем удивительной власти над людьми узенькой полосочки спектра электромагнитных волн. Кто сориентировал этих девочек, каким образом они избрали общую линию поведения, почему все так жаждали заполучить розовый карандашик и точилку или розовые треники, постельное белье, заколку, сумочку, блокнотик? Будучи педантом, он обратился к труду известного нейробиолога из Ньюкасла, писавшего о половых различиях в чувствительности сетчатки глаза и, в частности, о том, что женщины тяготеют к красной части спектра. Но этим едва ли можно было объяснить субботнее столпотворение в магазине или радикальное снижение банковских ссуд для Мелиссы. Целый год в розовом! После чего, с бухты-барахты, все от него устали, и магия развеялась. В один прекрасный день девочки расхотели розовые вещички. Никакая дешевая распродажа не могла помочь реализовать никому не нужный товар. Это не укладывалось в голове. Казалось, теперь младшие сестренки должны ухватиться за розовое, но нет. И ведь нельзя сказать, что какой-то другой цвет вошел в моду. Просто этот в качестве главного фактора мотивации вдруг ушел в тень. О розовом забыли, а когда он снова сделался модным, к чести Мелиссы, она оказалась во всеоружии.

При всех издержках и повседневных заботах о штате и поставщиках танцевальная студия казалась Биэрду прибежищем невинных стремлений и удовольствий. Однажды, заглянув в студию на Примроуз-Хилл, чтобы повести Мелиссу на ланч, он присел на табуретку в дальнем углу танцкласса, и вдруг ему разом все открылось: ассистентка Леночка, крашеная брюнетка с ежиком на голове, шепелявящая на кокни с русскими интонациями из-за пирсинга на языке, пьянящий Чайковский, аромат сандалового дерева, атмосфера достойной привязанности к детям и взрослым, вовлеченным в творческий процесс. Сидя в полутьме среди полуразобранных картонных коробок, он начал тешить себя фантазией (пространство без окон иногда так на него действовало), становившейся все более эротической: как он оставляет свой мир с его пороками и болью и трудится здесь в качестве полноправного партнера Мелиссы, спрятавшись, как в кокон, на вещевом складе, где, к примеру, отлаживает программное обеспечение для учета товара или планирует какие-то специальные мероприятия с речами и видеопоказом, и так безмятежно текут года, в сонном обмороке секса и тупости, и однажды вечером, с подсказки Мелиссы, – невозможная, пошлая мечта! – он подбивает Леночку на любовь втроем на широкой кровати в образцовой квартире на Фицрой-стрит и доподлинно узнает, что? значат прикосновения язычка, украшенного драгоценным камушком, к самому интимному месту. Есть чему удивляться. Он был готов провести остаток жизни, предаваясь грезам среди нераспакованных легинсов.

Это одно прибежище. Другим была квартира Мелиссы в двух минутах ходьбы от ее магазина на Прим- роуз-Хилл, почти напротив дома, где Сильвия Плат в один прекрасный день сунула голову в духовку, после того как оставила на столе хлеб с молоком для спящих детей. Поэтесса, дочь пятидесятых, была прилежной домохозяйкой, непоэтической аккуратисткой, содержавшей, подобно Мелиссе, свои владения в образцовом порядке. Биэрд, напротив, дома был типичным неряхой; сам по себе опрятный, тщеславный в плане выбора одежды, в быту он был последовательным, пусть и бессознательным, сеятелем беспорядка, для которого поднять упавшее полотенце, или задвинуть ящик комода, или закрыть дверцу платяного шкафа, или выкинуть обертку либо огрызок яблока в мусорное ведро было равносильно генеральной уборке помещения. Женщина, наводившая порядок в его квартирке неподалеку от Марилебонского вокзала, однажды вышла вон без объяснений, но он все понял и так и не сумел найти ей замену. Его третья жена, Элеонора, как-то обнаружила между страниц раритетного издания ломтик бекона в качестве закладки.

Как многие неряхи, Биэрд ценил порядок, создаваемый другими без особых усилий, – когда замечал. В апартаментах Мелиссы, занимавших два этажа, он чувствовал себя особенно счастливым. Совершенно незагроможденное пространство. Открытые перспективы, не пресеченные мебелью. Навощенный наборный паркет, перекочевавший из гасконского шато, отливал матовым совершенством. Ничего лишнего, все книги стоят в правильном порядке, по крайней мере до его появления, на стенах редкие фотографии, преимущественно танцоры. Единственная статуя – эскиз Генри Мура. Прочие поверхности оправдывали свое присутствие ненавязчиво-стерильным отблеском. В спальне – ни единой шмотки на виду; идеально гладкое, как мельничная запруда, ложе могло поспорить с самой большой кроватью в американском отеле. И всю эту идиллию он мог порушить в две минуты, ему достаточно было сесть, стянуть с себя пальто, открыть портфель и скинуть туфли. В туфлях он не чувствовал себя дома. Под впечатлением от Мелиссиной квартиры, являвшейся в его глазах символом свободы мысли, Биэрд старался ее не захламлять и отчасти в этом преуспел.

Вор-домушник, отключив сигнализацию и оглядевшись, прежде чем приступить к делу, ни за что бы не определил характер или даже пол владельца квартиры. Приглушенно-спокойные, мужские тона, светло- коричневые и серо-стальные. В противовес шумной, жизнерадостной, щедрой Мелиссе в собственном магазине одежды или в постели. Всего сантиметра на два выше Майкла, она была такой сдобной крутобедрой пышкой вроде ренуаровской купальщицы, но, конечно, до тучного Биэрда ей было далеко. У нее были черные волосы, то ли вьющиеся, то ли завитые (он лишних вопросов не задавал), темные глаза и смуглая кожа орехового оттенка с добавкой красноватости на скулах, еще больше расцветавшей в гневе или в приливе счастья. Она утверждала, что в ее жилах есть примесь тобагской и венесуэльской крови от прабабки, этакая горькая настойка «ангостура». Как бы там ни было, она расцветала в жару, ненавидела холод, то есть температуру ниже пятнадцати градусов, и считала, что ее место в южных краях, но поезд ушел.

Возможно, она выбрала нейтральный интерьер для квартиры на Фицрой-стрит, дабы выделить на его фоне свой гардероб. Она носила яркие платья из ситца (тобагское наследие) или шелк насыщенных расцветок и собрала целую коллекцию туфелек на шпильках, красных, зеленых и черных, а также пастельные туфли для занятий танцами, все как на подбор не по размеру. Когда она возлежала в одном из своих пестрых нарядов на строгой софе на фоне сероватой стены, она казалась Биэрду сошедшей с картины натурщицей Гогена таитянского периода.

Его приезды она отмечала тропической стряпней. Ее тщательно подобранные пряные блюда приходились ему по вкусу. Преимущества здоровой пищи с лихвой компенсировались гигантскими добавками. Себе она накладывала немного, зато наблюдала через стол за тем, как он поглощает еду, с затаенным удовольствием, говоря при этом, что острые специи помогут сжечь его жиры и сделают его пылким любовником или что она его откармливает, дабы он от нее не сбежал. Последнее было ближе к истине. После ее очередного пиршества, явно не став худее и не ощутив даже проблеска желания, он мог полчаса отдуваться, обливаясь потом в кресле и не произнося ни слова.

Чем он заслужил такую женщину? Зимними ночами она набирала ему горячую ванну, зажигала свечи и забиралась к нему в огромный резервуар. Она покупала ему рубашки, шелковые галстуки, одеколоны, вино и