Он отвечал на все эти вопросы под второй бокал вина, хотя предпочел бы виски, когда рядом вырос уже знакомый ему лектор Джереми Меллон. Он с нетерпением, проявлявшимся в дрожании бородки, дожидался паузы в разговоре, а дождавшись, спросил:
– Интересно, где вы взяли эту историю.
– Какую историю?
– Ну как же. Про пассажира в вагоне поезда.
– Я же сказал, это произошло со мной сегодня днем.
– Будет вам, профессор Биэрд. Здесь все взрослые люди.
Фондовые менеджеры, почуяв, что пахнет жареным, придвинулись поближе, чтобы лучше слышать в этой разноголосице.
– Я вас не понимаю, – сказал Биэрд. – Потрудитесь объяснить.
– Вы ее хорошо рассказали, и она, несомненно, дала нужный эффект.
– Вы полагаете, что я это придумал?
– Напротив. Это широко известная байка с множеством вариаций, досконально изученная моими коллегами. У нее даже есть название – «Воришка поневоле».
– Вот как, – холодно отозвался Биэрд. – Как интересно.
– Именно. У этих вариаций есть общие признаки. Например, несправедливо обвиненный – это, как правило, маргинал, причем нередко представляющий угрозу: плохой работник, иммигрант, панк или даже инвалид. Ваш крепкий молодчик с серьгами в ушах отлично вписывается в этот образ. Несправедливо обвиненный обычно оказывает любезность воришке поневоле, что потом делает момент истины еще более болезненным. В вашем случае он помог спустить ваш багаж. По одной теории, сюжет «Воришка поневоле» – в профессиональной среде известный как ВП – выражает тревогу и чувство вины, которые мы испытываем из-за нашего враждебного отношения к меньшинствам. Возможно, он работает в культуре как подсознательный корректив.
– А вам не приходило в голову, – сказал Биэрд, выжимая из себя улыбку, – что время от времени такие вещи действительно случаются, что люди рассказывают реальные истории? В век общественного транспорта люди оказываются зажатыми в тесном пространстве, с едой в одинаковой упаковке.
– Нас интересует то, как история входит и выходит из моды, передается из уст в уста, исчезает из виду, чтобы через несколько лет снова появиться в другом виде благодаря процессу, который мы называем «общественная мифология». ВП был широко известен в Штатах в начале двадцатого века. Первые упоминания сюжета в этой стране датируются пятидесятыми годами, а к началу семидесятых он уже получил массовое распространение. Писатель Дуглас Адамс изложил одну из версий в своем романе середины восьмидесятых. Он неизменно настаивал, что это случилось с ним в поезде, вот вам еще одна общая черта. Ссылаясь на личный опыт, люди локализируют и удостоверяют историю – это произошло с ними или с их друзьями – и отделяют ее таким образом от архетипа. Они делают ее оригинальной, они заявляют авторские права. ВП появлялся в рассказах Джеффри Арчера и, насколько мне помнится, Роальда Даля, его излагали как реальное происшествие на Би-би-си и в «Гардиан». История легла в основу по крайней мере двух фильмов – «Обеденное свидание» и «Бургиньонская говядина», она также…
– Простите, – перебил его Биэрд, – не хочется вас разочаровывать, но мой опыт принадлежит мне, а не какому-то там коллективному бессознательному.
Фольклорист гнул свое почти как человек, страдающий аутизмом.
– Что любопытно в вашей версии, так это чипсы. Мне приходилось слышать про бисквиты, яблоки, сигареты, целые чемоданчики для завтрака, а вот про чипсы ни разу. Я бы написал об этом в «Контемпорари ледженд куотерли», если не возражаете. Разумеется, имя будет изменено.
Но Биэрд уже отвернулся и прихватил за локоть официанта.
Тут подал голос бледный, с усиками представитель пенсионного фонда:
– То есть эти истории гуляют, как похабные анекдоты.
– Совершенно верно.
– А вы в курсе истории про бристольский зоопарк и служащего на автостоянке? Дело в том, что на протяжении двадцати четырех лет…
Биэрд обращался к официанту:
– Мне все равно, только не односолодовый виски. Тройной, без содовой, с одним кубиком льда… главное, побыстрее.
На часах 18.45. Еще тринадцать минут общения по контракту. От одной мысли, что скоро он будет держать стакан со своим первым на сегодняшний день серьезным напитком, у него сразу поднялось настроение. А еще от перспективы вечера с Мелиссой. Не сомневаясь, что на таком мероприятии официант все равно разыщет его в толпе, он оставил Меллона, продолжавшего разглагольствовать о повествовательных подтипах «Воришки поневоле», и подошел к обходительному на вид специалисту в области деривативов.
Она была красивой, интересной, доброй (по-настоящему добрый человек), так что же с Мелиссой Браун было не так? Ему понадобилось больше года, чтобы это уяснить. В ее характере был изъян, как случайный пузырек воздуха в оконном стекле, который искажал для нее образ Майкла Биэрда, внушая ей мысль, что он годится на роль хорошего мужа и отца. Он не понимал и не мог до конца простить такой аберрации. Она знала историю вопроса, видела достаточно наглядных примеров, а об остальном вполне могла догадываться, однако упорно пребывала в заблуждении, что в ее силах его перевоспитать, сделать отзывчивым, честным, любящим, а главное, верным. В его понимании она мечтала не о том, чтобы его трансформировать на пороге седьмого десятка, а о том, чтобы ненавязчиво вернуть его в первозданное состояние, к его истинному «я», на которое он давно махнул рукой. Вот как далеко заходили ее тайные амбиции. К примеру, не самоистязание и не пост должны были помочь ему сбросить лишний вес, а с любовью приготовленная, вкусная и здоровая пища, которая вернет ему физическую форму сорокалетней давности – его «платоническую» форму. А если ее рецепты не дадут результата, то она примет его таким, каков он есть.
Она терпела его отлучки, его молчание на расстоянии, ибо верила, что в конце концов он увидит ситуацию ее глазами. Тем более дел у нее всегда было по горло. В ее стойком долготерпении было что-то трогательное, и Биэрд, не будучи законченным хамом, улавливал скрытый упрек. В период его травли в прессе она увидела его с худшей стороны и осталась непоколебима. Ее любовь как будто даже укрепилась. Со всей страстью рационалиста она провела его утлый челн через эту бессмысленную бурю. Вот только почему-то она никогда не применяла свой разум в любовной сфере. А если б применила, то их роман тотчас бы закончился. Открытие, что она принадлежит к тем женщинам, которые способны любить мужчину, только спасая его, напрягало. А спасаемый должен был быть намного старше ее. Значит ли это, что ему предстояло войти в захудалую труппу из ее бывших любовников и экс-мужа, старых козлов, ходоков, лузеров, олухов – эксплуататоров как на подбор, – которых ее доброта так и не сумела привести в божеский вид и которые надули ее с ребеночком? Ни один из них не сиживал на банкете со шведским королем, но в каком-то смысле они были побратимами. В его лице Мелисса заполучила единственного успешного мужчину, и этим он выгодно отличался от остальных, вот только эта работенка, пожалуй, не для него. Наверняка он тоже надует ее с ребеночком.
– Почему я? – спросил он ее однажды, лежа на спине в посткоитальной расслабухе. Вопрос казался назревшим, а угадывавшийся в нем подтекст, дескать, я тебя недостоин, провоцировал ее на комплимент.
– Потому, – был ему ответ, после чего она его оседлала и снова довела до кондиции своего толстячка, своего неповоротливого Майкла, уже давно считавшего, что анкор спустя каких-то полчаса – это дела давно минувших дней.
Она владела сетью – если три можно назвать сетью – магазинов по продаже танцевальной экипировки в Северном Лондоне. Ее клиентами были профессионалы местных коллективов, а также разного толка любители, в их числе молодые матери, уставшие от занятий йогой, и даже мужчины в возрасте Биэрда, ухватившиеся за чечетку или танго в последней попытке ощутить себя молодыми. Но главным в этом малоприбыльном бизнесе оставалось нестареющее ядро юных мечтательниц, неуемный кордебалет, исправно пополнявшийся из поколения в поколение, – маленькие девочки с извечной жаждой покрутиться у станка перед зеркалом в пачке, трико, легинсах и балетках, под строгим взглядом суровой бывшей
