портрет его величества короля Георга VI. На самом столе красовался бронзовый письменный прибор, выполненный в том же стиле, что и пепельницы. Тяжелые гардины темно-зеленого, пыльного и кое-где тронутого молью бархата прикрывали дверь слева от стола, ведущую в соседнее помещение.

Невелинг уверенно подошел к одному из кресел и уселся в него, с облегчением переводя дух. Впустивший его молодой человек почтительно кивнул и направился было к двери за портьерами, но портьеры раздвинулись, и на пороге появилась фигура, так похожая на королевского пингвина.

Это и был Пингвин. Время не изменило его, разве что нос стал еще больше, расплылся и сильнее покраснел да еще круче стал выставленный вперед живот. Правда, одет он был в темно-серый костюм- тройку от дорогого портного, явно постаравшегося по мере возможности скрыть недостатки фигуры своего клиента.

Пингвин появился с готовой улыбкой и пошел навстречу Невелингу своей знаменитой пингвиньей походкой, делая короткие неуклюжие шажки и переваливаясь с боку на бок, чуть заметно балансируя при этом руками с растопыренными пальцами.

Невелинг при его появлении вскочил с кресла и вытянулся, как он привык это делать когда-то при появлении шефа. Пингвин принял все как должное и попытался приосаниться, выпятить грудь, но ничего у него не получилось — слишком мешал живот, и он вдруг добродушно рассмеялся, видимо представив, как забавно выглядят его старания со стороны. Рассмеялся и Невелинг и пошел навстречу Пингвину, протягивая ему руку.

Так, смеясь, они и сошлись для рукопожатия и долго не отнимали рук, искренне взволнованные встречей.

— Сколько же мы не виделись, сэр? — наконец спросил Пингвин, смахивая с толстой щеки единственную слезу, выкатившуюся из щелочки правого глаза.

— Много лет, сэр, — растроганно выдохнул Невелинг — Много…

— Десятилетий, — уточнил всегда славившийся своей пунктуальностью Пингвин и, отступив на два шага назад, оценивающим взглядом обвел тяжелую фигуру Невелинга. — И с тех пор вы заметно прибавили в весе, сэр, — укоризненно отметил он и тут же, спохватившись, добавил: — Как и я…

Затем прошел мимо почтительно уступившего ему дорогу своего бывшего подчиненного и с кряхтеньем опустился в одно из кресел, сделав Невелингу знак садиться по соседству. Невелинг послушно сел, и пружины кресла под тяжестью его веса заскрипели, что опять вызвало улыбку Пингвина, видимо удовлетворенного тем, что избыточный вес отныне беда не только его одного.

— Теперь я окончательно не сомневаюсь, что вы стали большим человеком, сэр, — пошутил он, — и не сами выполняете приказы, а отдаете их. Иначе вам пришлось бы выполнить приказ шефа и немедленно похудеть.

— Да, сэр, — с шутливой исполнительностью приподнялся Невелинг в кресле, и они опять рассмеялись, полные взаимной симпатии.

— А я следил за вашей карьерой, сэр, — с одобрительной улыбкой продолжал Пингвин и уточнил: — Насколько это было возможно, конечно, при нашей с вами профессии. Вы действительно далеко пошли, и я очень рад, что в вас не ошибся.

Невелинг вежливо склонил голову.

— И еще я рад, что вы не забыли старого Пингвина… Да, да, я всегда знал, какое прозвище вы мне приклеили, джентльмены! — Он лукаво подмигнул, предупреждая возражения. — И… честно говоря, оно мне нравилось, в нем была какая-то своеобразная теплота. Впрочем, прошу извинить мою стариковскую болтливость, сэр. Я заметил за собою этот недостаток еще несколько лет назад, но стоит ли с ним бороться? Я ведь давно в отставке.

В голосе его теперь была грусть, и Невелингу вдруг стало жалко сидящего рядом с ним старика.

— Вы никогда не уйдете в отставку, сэр, — твердо сказал он. — И вы сами знаете это. Ваша организация нужна нам всем, нам, защитникам свободного мира. Вы и ваши люди много помогали моей службе, и мы высоко ценим вашу помощь и морально, и материально. И я приехал, чтобы опять просить вас о помощи. Дело крайне деликатное…

К обеду Невелинг спустился, как всегда, минута в минуту, ровно в восемнадцать ноль-ноль. Его жена Марта относилась к этому со всей серьезностью и приучила его к пунктуальности: завтрак и ужин он готовил себе сам и не был связан при этом никаким режимом, все зависело от времени и настроения. Но обед… Марта не доверяла его приготовление никому, даже верной немке-компаньонке, покинувшей Гамбург в 1946 году из опасения, что кто-нибудь из случайно оставшихся в живых жертв ее мужа, штурмбанфюрера СС Вилли Таубе, вздумает предъявить кое-какие счеты. Бежала она вместе с мужем, занявшимся в Иоганнесбурге куплей-продажей подержанных автомобилей, но в бизнесе удачи не имевшим и умершим разоренным. Его сотоварищи по службе третьему рейху, как и он, нашедшие прибежище на благодатной южноафриканской земле, позаботились о вдове и пристроили ее в качестве кухарки-экономки в дом Леона Невелинга, не терпевшего черной прислуги.

Марта Невелинг, происходившая из рода первых голландских поселенцев, женщина богобоязненная и домовитая, верная жена и хорошая хозяйка, жизнью была довольна — размеренной, однообразной, без особых радостей, зато и без всяких печалей. На судьбу она не роптала, хотя профессия и положение супруга предопределили ей некоторое затворничество, скрашиваемое общением с покладистой и во всем соглашающейся с ней фрау Ингой Таубе, вдовой безвременно почившего в бозе штурмбанфюрера СС Вилли. В доме вся прислуга была белой: юная горничная и старик садовник из европейцев-эмигрантов то ли из Сицилии, то ли с Корсики — мадам Невелинг в географии разбиралась слабо, хотя в школе имела по этому предмету, как и по всем другим, наивысшие оценки, полагающиеся по традиции детям из родовитых и уважаемых семей.

Всю свою жизнь Марта Невелинг провела в Претории. Здесь она родилась, здесь вышла замуж, здесь родила сына, вырастила его и отсюда же проводила в далекие заморские края для продолжения образования — в Кэмбридж.

Невелинг хотел, чтобы его сын Виктор стал истинным британцем, впитав там дух Великобритании и обретя тот лоск, который ему, Невелингу, так и не удалось обрести за те немногие годы, что он провел на далеких туманных островах, изучая науку разведки и контрразведки под руководством высококвалифицированных мастеров этого дела из МИ-6 и МИ-5 «Бритиш интеллидженс сервис». Но Виктор, окончив Кэмбридж, не пошел, как планировал отец, по военной стезе и отказался поступать в военную академию в Сандхерсте. Неожиданно для всех он отправился в Париж, в Сорбонну, где вскоре увлекся политическими науками.

В общем, страшного в этом ничего не было, такое образование открывало бы ему на родине путь к блестящей политической карьере, если бы вскоре не выяснилось, что он стал грешить радикализмом и его видели в компаниях южноафриканских либералов.

Невелинг решительно потребовал, чтобы Виктор вернулся в Преторию, но ответа не получил. Виктор вообще перестал писать домой, ограничиваясь лишь поздравительными открытками к рождеству и пасхе. И вдруг он неожиданно вернулся в Преторию, возмужавший, раздавшийся в плечах, красивый молодой человек с тем самым европейским лоском, который так хотел видеть в нем отец. Явился он в то время, когда Леон Невелинг был в своем офисе, и мать, как всякая мать в таких случаях, наплакавшись от радости, нашла в себе силы на несколько минут оторваться от своего единственного чада и набраться храбрости, чтобы позвонить супругу по телефону, по которому ей было разрешено звонить лишь в самых экстраординарных случаях, а поскольку таких случаев в жизни Марты Невелинг никогда не происходило, то и позвонила она по этому телефону вообще в первый (и может быть, в последний!) раз в своей жизни.

Невелинг невозмутимо выслушал ее восторженное кудахтанье, что-то промычал, не выразив к случившемуся никакого отношения, и положил трубку: именно в этот момент у него в кабинете находился Пингвин, сегодня же прилетевший из Лондона. Речь шла о том самом деликатном деле, ради которого Невелинг месяц назад навестил отставного английского коллегу в британской столице. И Невелинг