Рядом с атамановым шатром запасливый промысловик Наум Коваль срубил четыре небольших колышка, на них натянул плотное полотно, пропитанное каким-то жиром, чтобы вода хорошо стекала, наломал хвойных веток и залег под этим пологом вместе с Марфой и Зульфией. Наум помог им выкрутить шугаи и заставил их одеться, потом уложил девиц рядышком, укрыл обеих своим толстым кафтаном.

— Спите, дочки, я со спины прилягу, загорожу от ветра, и вам теплее станет, — промысловик различил подошедшего во тьме Матвея, сказал сокрушенно:

— Теперь бы костерок огнем высотой в аршин да ухи горячей похлебать! Ты как, не против?

Мещеряк засмеялся, тряхнул головой, спасаясь от дождя:

— С великой охотой! Пойду, скажу казакам, чтобы сети метали в Иртыш да свежей рыбки поймали. Тогда, Марфуша, недосуг тебе будет лежать на боку, бери нож рыбу потрошить!

Марфа хихикнула, не оборачиваясь к Матвею, отозвалась:

— Даже вселенский потоп не вымоет меня из-под навеса! Ешьте свою рыбу сами, а мы с Зульфией сухариками разговеемся!

— Ну, коли не голодны, тогда спите, — добавил Матвей и прошел чуть дальше. У густого куста бузины, набросив на ветки ватный халат и таким образом сделав себе примитивный навес, жались друг к другу трое бухарцев. Рыжеволосый Юсуп, не снимая с головы медной шапки, с трудом спасался от проливного дождя, но сапоги так и не удавалось убрать под навес, и быстрые струи воды стегали добротно выделанную кожу, отскакивая на измятую у куста траву. Двое других сидели к Матвею спинами, но и они едва лишь оберегали тело до колен.

Казаки, кто как сумел, устроились на ночлег. Дикая усталость после многочасовой гребли на веслах против ветра под дождем скоро взяла свое, и под шум бури в кронах, под монотонный плеск иртышской волны и шелест теплых летних струй о листву, казацкий стан погрузился в беспокойный сон. Матвей обошел островок и остановился у протоки с бродом. Здесь, укрытые от постороннего глаза густыми кустами, друг от друга в десяти шагах, лежали казаки десятника Романа Пивня. Матвей присел на корточки около десятника, почти шепотом спросил:

— Ну как тут у вас, все спокойно?

— Тьма непроглядная, атаман. Сам побачь, того берега толком нэ выдать! Есть там кто, чи нымае — лохматый бис его знае! В таку лыхую непогоду всякой лесной нежити раздолье, пидкрадэться тыхо, так тыхо, так що и нэ побачишь! — Роман с живота повернулся на левый бок и трижды перекрестился мокрой рукой, в которой до этого держал тяжелую кривую саблю.

— Твоя правда, Роман. Спать не приходится, доглядывать за протокой надо старательно, иначе можно голову потерять. Вы тут, а я остальной стан буду обходить. Ты, Ромашка, время от времени по цепочке окликай своих казаков, чтоб не задремали.

— Добре, атаман, нехай казакы хоть на часок очи закроют, сил набираючи, мы туточки постережем, рогача каленого в печенку клятому Кучуму!

Матвей потихоньку отошел от караульных казаков, краем прошел к левой широкой протоке Вагая, потом по берегу Иртыша приблизился к стругам, где его тут же окликнули караульщики, оставленные для охраны судов.

— Ну как, не замерзли на ветру? — спросил Мещеряк, останавливаясь у крайнего струга. — Не приметили, вода в Иртыше прибывает? Вас вместе со стругами не унесет?

Из-под навеса, сооруженного из плотного запасного парусинового полотна, отозвался один из казаков:

— Нет, атаман, Иртыш только волнами бьет в нос стругу, а вода не поднимается. Кабы не дождь несусветный, так и вовсе грех жаловаться, у костра обсушились бы. Ермак Тимофеевич спит?

— Пущай поспит. Назавтра у него забот будет вдоволь, не вздремнет. Ну будьте начеку, мало ли что… Я далее с обходом пойду по острову.

Он постоял минут пять у куста, где плотно прижавшись спинами спали Наум Коваль, его Марфа и татарская княжна. Вода с полога по-прежнему стекала ручьями на сапоги промысловика.

«Умаялись за день», — вздохнул Матвей, с приятной теплотой в душе смотрел на девицу, которая спала глубоким сном, русая коса обвивала шею и свисала через левое плечо на грудь.

— Что за чертовщина? — поразился Матвей, когда взгляд его уперся в пустоту под кустом бузины — халат бухарцев по-прежнему лежал на ветках, а жильцов этого нехитрого сооружения не было на месте. — Куда их леший утащил, мать моя, дева непорочная! — пробормотал он в недоумении, оглядываясь вокруг, в надежде обнаружить Юсупа и его соплеменников где-то рядом, отошедших по нужде. — Неужто сбежали?! — Страшная догадка бросила Матвея в ледяной озноб, даже мышцы рук потянуло от локтя к плечам, — Ах, змеюки подколодные! Только через брод могли уйти! Но куда? И зачем в такую темень?

Матвей со всех ног бросился в сторону малой протоки в надежде упредить Романа Пивня не выпускать бухарцев с островка. Но когда до протоки оставалось не более сорока шагов, в уши ударил отчаянный сполошный крик Романа:

— Тата-ары! Батько, татары-ы лезут!

На секунду Матвей замер у толстого ствола сосны, потом рванулся назад, к шатру Ермака, с единственной мысль ю — успеть разбудить атамана и спасти его, если бухарцы бежали не в сторону объявившихся татар, а крадучись пошли к шатру Ермака, где у входа стоял с обнаженной саблей преданный стремянной Гришка Ясырь.

— Слава богу, вы живы! — закричал еще издали Матвей, подбегая к шатру. — Взбуди атамана, татары лезут через брод на остров!

Ермак вскинулся на ноги, будто и не спал крепким сном праведника. Одним махом он накинул на себя через голову кольчугу, продел руки в рукава, схватил шлем и саблю — от протоки неслись яростные крики — там уже дрались казаки Романа Пивня с не видимыми отсюда татарами, которые переходили протоку и не так дружно пока что лезли на песчаный берег. Атаман вскинул пищаль, которая лежала сбоку его ложа, и громкий выстрел взметнул казаков на ноги.

— Матюша, гуртуй казаков в струги! Татар тьма налезет, малой силой Кучум к нам не подступился бы!

— А ты, Ермак? — запротестовал Матвей. — Уведи казаков, я к Роману метнусь держать татар! Ты важнее для войска!

— Делай, как велю! — сурово приказал Ермак и в сопровождении Гришки Ясыря, вместе с десятком казаков, которые спали поблизости, бросился на выручку караульным у протоки.

— Отходи-и! Отходи-и к струга-ам! — кричал Матвей, размахивая обнаженной саблей. Увидел бегущих к Иртышу Наума с Марфой и Зульфией, в руках промысловика пищаль, у Марфы ее неизменный лук с колчаном. Княжна с широко раскрытыми от страха глазами плакала и громко кричала по-своему, изредка вставляя русские слова, что-то про старого Кучума.

«Глупенькая, думает, будто Кучум из-за нее всем войском навалился на нас…» — подбежал ближе и почти у самого лица Наума прокричал:

— Бегите к стругам, изготовьте пищали отбивать татар! Помоги девкам подняться в струг, чтобы не утонули в волнах!

Казаки нестройными группами, в полной темноте, не понимая со сна, где враг и сколько его, бежали к берегу, спрашивая, где Ермак и где кучумовские ратники?

— Становись в ряды у стругов! — командовал Мещеряк. — Готовсь к сече! Напрут татары — палите по нехристям из пищалей, у кого порох затравочный не отсырел!

Яростные, срывающиеся на звериный рев, крики все ближе и ближе катились сплошным валом на иртышский берег, еще минута-две, и начнется здесь, у стругов сабельная рубка, и тогда всем казакам испить роковую чашу…

— Стаскивай струги на воду! Быстрее, братцы! Навали-ись! — скомандовал Матвей, и в тот миг, когда суда вот-вот могут уже закачаться на волнах, толпа дерущихся вывалилась на мокрый песчаный берег. Матвей сумел разглядеть Ермака, который яростно сек напирающих татар своей страшной саблей, и с десяток казаков около него, и плотную толпу татар, которые напирали с трех сторон, норовя отрезать атаману путь к стругам.

— В струги, братцы-ы! Палите из пищалей! Цельтесь вернее, своих не заденьте! На весла! Баграми отпихивайтесь и держите против волны носом, чтобы не свалило на берег!

Казаки дружно стащили струги на воду, полезли на суда. За спиной Матвея начали греметь пищальные выстрелы — ермаковцы стреляли по краям татарской толпы, опасаясь, что пули могут поразить в спины своих же товарищей. Вот казаки упятились к самой воде, вот они в ней по колена, по пояс. Последним отступал Ермак. На него упрямо напирал огромный татарин со щитом и копьем. Тело укрыто кольчугой, как и на атамане Ермаке, который уворачивался от выпадов копьем, хлестал саблей с плеча на плечо, выискивая удобный момент для удара, но всякий раз опытный в сече татарин успевал прикрыться иссеченным, медью окованным круглым щитом.

— Ерма-ак, держись, я к тебе! — закричал Матвей, спрыгнул с кормы струга и по пояс в воде заспешил к берегу, но тут случилось то, что на всю жизнь запечатлелось в его памяти, как бы высеченное из прочного гранита: отступая, Ермак вдруг поскользнулся на чем-то на дне реки, взмахнул правой рукой, чтобы удержать равновесие, и тут же копье татарина ударило по медному оплечью, срезало ремень шлема и обнажило горло. Удар оказался смертельным. Ермак опрокинулся навзничь в бурлящую воду под ноги набежавшим ликующим татарам, а рослый воин победно вскинул длинное хвостатое копье над головой, увенчанной островерхим шлемом с черным пушистым султаном, наполовину срезанным саблей атамана Ермака.

— Матвей, куда ты! Назад! Атамана не спасти уже! — послышался спереди отчаянный крик Ортюхи Болдырева, который только что рубился рядом с Ермаком. — Спасай хоть этих уцелевших казаков! Братцы, живо лезем в струги, татары готовы вплавь за нами пуститься! Не отставайте, струги течением сносит!

У кормы Матвею поспешил на помощь Тимоха Приемыш, который оказался за старшего на атамановом струге.

— Матвей, давай скорее руку! Казаки, палите по нехристям!

Со стругов раздалось несколько десятков выстрелов. Перезаряжать оружие под проливным дождем было невозможно. Казаки схватились за весла, норовя отвести струги от берега как можно быстрее. Острая боль обожгла голову Матвея, что-то жесткое хлестнуло по лбу, в глазах полыхнуло яркое пламя, и он едва не свалился снова в воду, но крепкие руки казаков подхватили его и удержали над волнами.

— Что это? — не понимая случившегося, выкрикнул Матвей Мещеряк, но увидел берег, бегущих татар, и разом сознание вернулось к нему.

«Спасти казаков, спасти…» — и он что было сил в груди, закричал:

— На стрежень, братцы! Навались!

С Матвея потоком лилась вода, по лицу текла розовая струйка: кто-то из татар пустил в него стрелу, когда Тимоха Приемыш и Федотка Цыбуля за руки, спиной к борту, тащили его из воды. Стрела ударила в край шлема, чиркнула по лбу над левым глазом и вонзилась в толстые доски невысокого борта.

— Живее, братцы, живее! — торопил Матвей казаков. Он опасался, что течением и ветром струги может прижать к берегу, по которому с криками бежали ликующие татары, сосчитать их из-за темноты было невозможно, но на прикидку не менее полутысячи человек.

— Трясца твоей матери, дьявол некрещеный! Малость не в лицо угодил стрелой! — Матвей, стоя на ногах в струге, который раскачивало на боковой волне, достал из кармана небольшой лоскут белого холста и приложил к ране, стараясь унять кровь. — Разом, братцы, разом гребите! Уходим от устья Вагая быстрее, будь он трижды проклят, сгубивший нашего батьку Ермака! Боже, не уберегли мы атамана, лег в пучину Иртыша, татарам в великую радость!

— Атаман Ермак погиб в сече, казаков спасая от поголовного истребления, ежели бы не он, — заговорил Ортюха Болдырев и тут же умолк, не в силах продолжить разговор, начал грести вместе с иными казаками. Минут через десять, благодаря отчаянной работе веслами, удалось миновать северную оконечность острова, струги пошли в поток реки Вагай. Течение отнесло казаков ближе к стремнине Иртыша, и они не опасались теперь татарской погони, подняли весла и на малое время отдались на волю темного, бурливого Иртыша. За сечей и греблей не сразу заметили, что дождь перестал лить потоками, с неба сыпались крупные, но не столь частые капли. Удрученные гибелью атамана Ермака, все сидели молча на скамьях, боясь смотреть друг другу в глаза от стыда за то, что атаман погиб, а они живы.

— Не успел я к атаману, чуток не успел, а он, видишь, поскользнулся в воде, не устоял, корил себя Матвей, утирая слезы, которые смешивались на щеках с каплями дождя и кровью из свежей раны. Говорил я ему, чтобы сам шел к стругам, а я побегу встречь татарам, да он, видишь, по-своему решил…

Казаки слушали молча, и не понять было, укоряют они Матвея или понимают, что ослушаться атамана он не имел воли. Тягостное молчание нарушил Ортюха Болдырев. Это его десять казаков бросились вслед за атаманом к протоке с бродом на выручку караульным казакам Романа Пивня.