Иван сказал:

— Чего там, любитесь.

И они стали «любиться». Мы с Иваном постепенно смирились с этим. А может быть, Иван и не смирился, только виду не подавал. Один раз, правда, сказал:

— Бросит он ее.

— Увезет, — ответил я.

Уже была последняя наша осень в училище, желтая и сухая. В редкие увольнения я часто бродил один в березняке на берегу Урала. Эта рощица называлась Беловкой, наверное, потому, что очень уж белые были у берез стволы. Однажды я и наткнулся там на Сергея с Ольгой. Они сидели на берегу. Луна перебросила через реку узкий светящийся мостик, и он пришелся как раз на рыбачью лодку, заякоренную на той стороне в зарослях камыша.

Сергей явно обрадовался мне. Да и Ольга сказала:

— Побудь с нами.

И я остался, хотя и подумал, что вдвоем им должно быть интереснее. Сергей спросил ее, видно продолжая начатый разговор:

— Так, значит, не знаешь, где живут синие зайцы?

Она качнула головой: нет.

— Вот окончим училище, и мы с Ленчиком (со мной, значит) поедем туда. Может, и Иван поедет. Там тайга и сопки. И синие зайцы. Хочешь посмотреть на них?

Ольга, конечно, хотела посмотреть на этих проклятых синих зайцев. Но она молчала. Теребила у себя на коленях Сережкину фуражку. Сказать «да» — значит, признаться, что она хочет за него замуж. Так оно и было. Мы видели это. И я, и сам Сергей, и Иван — все трое. Я даже сочувствовал ей и мысленно произносил: «Дура! Антилопа глазастая! Скажи, что тебе и здесь хорошо, постой за себя хоть маленько!»

— Ну, так хочешь посмотреть на них? — продолжал Сергей.

И она капитулировала, даже не в открытую, а как-то с неуверенностью, словно отдавая себя во власть Сергея и желая в то же время остаться самой собой.

— Можно и взгляну-уть...

Откуда Сергей вычитал про этих зайцев, я не знал. Но он еще Лидухе писал о них.

Я встал. Ушел.

Роща выглядела тоскливой и неухоженной. Лунный свет просеивался сквозь вершины, и белые стволы берез отливали желтизной. Даже траву будто припудрило бронзой.

Шел и вспоминал другую рощу, другой сентябрь. Сентябрь, в котором были Дина и я.

— Где же я буду учиться? — спрашивала она.

— Заочно.

— А где мы будем жить?

— Найдем, где жить.

— А мама?

— У мамы есть папа, — еще пытался шутить я.

— Нет-нет, Леня. Два года. Сначала сам посмотри. И сопки, и тайгу. И даже синих зайцев. Я видела синих кур. А синих зайцев твой Гольдин выдумал. Ну что ты? Ведь всего два года!..

И тогда, в отпуске, был под ногами сухой и хрусткий шорох, и теперь, когда я оставил вдвоем Сергея и Ольгу и шагал один меж белых стволов.

Мне не хотелось в училище. Ходил и ходил. И вел с Сергеем мысленный разговор. Я очень часто последнее время разговаривал с ним так, будто мы с ним шагали бок о бок и в то же время врозь. И слова наши — стукнутся друг о дружку и опять на свою тропу.

«Так что же ты хочешь от Ольги? Может быть, ошибаюсь, но мне кажется, ты уже добился всего. А еще что надо?» «Не люблю Лидуху», — передразнил я его. Будут синие сопки, синий лес и его виноватый голос: «А ведь я не люблю Ольгу».

Я представлял, как Сергей молчит. Представлял то, чего не могло быть на самом деле. И Сергей, оставаясь верным себе, часто говорил: «Терпение — посох удачи».

Я не понимаю. При чем здесь терпение? Да, это красиво — «посох удачи». Сергей наловчился последнее время говорить красиво.

— Скажи яснее, Серега...

Бронза с рощи чуть пооблетела, луна нахлобучила на себя шапчонку из легкого облачка.

— Все правильно, Леня, — сказал Сергей. — Из Ольги может получиться хорошая жена.

— Из Ольги получится забитая дура.

— Нет. Но она должна привыкнуть к тому, что я чуть выше. Равновесие бывает только в природе. А в семье всегда один раб другого. Подожди, не возражай, это приятное рабство.

— Ну и лезь в него сам, раз приятное.

— Есть люди слабые и сильные.

— Значит, ты — сильный?

— Да.

— А я?..

Вот тут Гольдин замолчал, потому что я не знал, как он может ответить. Да и сам я про себя ничего не знал. В чем она, человеческая сила? В кулаках? В голосе? В характере?

Кулаки у меня оказались крепкими. Я поверил вдруг в них после столкновения с Гольдиным, исчезли робость и нерешительность, когда надо было постоять за себя. Записался в секцию бокса, попал в «мухачи», и тренер каким-то образом обнаружил задатки.

А вот насчет голоса было похуже. Не получалось командирского голоса. И старшина каждый раз брезгливо делал замечания:

— Не созывайте кур, Дегтярев! Не пускайте петуха!..

Ну, а что касается характера — тут было вообще темно. И мне вспоминался один человек с черной заплаткой вместо правого глаза. Его привела перед самой Победой в нашу двенадцатикомнатную коммуналку рыжая Раиса, самая молчаливая из всех соседок, которую пацаны прозвали за худобу Фанеркой. Ходил он в бекеше нараспашку, из-под которой слышался звон медалей, в кубанке на самом затылке. Первую неделю Фанерка плакала от радости, потом разом перестала быть тихой и стала визгливо костерить своего орденоносного Филиппа на всю коммуналку, гоняясь за ним с кочергой по длинному коридору. А он — высокий и весь заслуженный — только втягивал голову в плечи и шепотом говорил:

— Раис, ну перестань. Раис...

Так есть у человека характер или нет? Или на фронте его легче проявить? Может, на житейских перекрестках требуется что-то другое?

И себя примерял на Филиппа, негодуя на него и с пониманием сочувствуя. А Дину невольно ставил на место Раисы. И тут уж совсем запутывался насчет характера. Может, его и не было у меня вовсе? Может быть, терпение и есть «посох удачи» для слабых? Или для сильных — тоже? И что можно высидеть терпением?..

Дни между тем катились по хорошо наезженной колее училищного распорядка. Это теперь кажется, что они пролетели в один миг. А тогда мы считали каждый обеденный компот, оставшийся до выпуска в лейтенанты. Казалось, что со звездочек на погонах пойдет новый отсчет жизни. Да и сама жизнь рисовалась розово, как восход солнца. Время в учебных классах тянулось, словно хромая кобыла по раскисшей дороге. На полигоне бежало побыстрее. Там, спрессованное до предела, оно сосредоточивалось в одной точке под названием «конус».

Это — большой тряпочный рукав, буксируемый самолетом. Мы вели по «конусу» из своих зениток огонь; наблюдатель из полигонной команды засекал в ТЗК[2] прохождение трасс, и каждый расчет получал оценку. Высшим проявлением мастерства было сбить «конус».

Один раз мы сбили. Это случилось в последний наш училищный выезд на стрельбы. Мы с Иваном работали за наводчиков: он — по вертикали, я — по горизонтали. И когда рукав, вдруг усохнув, стал падать, все замерли, не веря в это чудо, потом одновременно взорвались упоенным «ура!».

Бывает же радость в жизни, которая запоминается на годы. Молчаливый и неповоротливый Ванька в