Два летних месяца протекли незаметно. Павел работал днями, Таня вечерами. То вместе, то поврозь ездили на Мшинскую, к Дмитрию Дормидонтовичу, Нюточке и Беломору, потихоньку собирались в августовский отпуск, который планировали провести в Коктебеле – великолепную комнатку со всеми удобствами в служебном корпусе тамошнего Дома творчества им сосватал Вилька Шпет. Вообще, их счастье магнитом притягивало к себе людей, само собой воскресли и засияли многие старые дружбы, казалось бы, угасшие безвозвратно.

В жизни Павла «культурный отдых», за исключением воспоминаний детства (от поездок с родителями в привилегированные санатории и в разные «Артеки» он отказался лет в девять), ассоциировался исключительно с той, первой Таней – две роскошные больницы, Рига, Юрмала… А так все больше были спортивные лагеря, туристские и альпинистские походы, геологические партии. И первый его коктебельский отдых, еще студенческих времен, отнюдь не походил на то, чего он с какой-то подспудной опаской ожидал, глядя в бортовой иллюминатор на чистое голубое небо над бескрайней ватой облаков. Тогда, почти десять лет назад, он и несколько его сокурсников решили после крымской практики не сразу возвращаться в пыльный город, а автостопом добрались до Старого Крыма, через Голубые горы перевалили к морю и разбили под самой Сюрю-Кая дикий палаточный городок, к которому моментально прилипло название Тель-Зоотар, – ибо все его обитатели быстро соорудили некие подобия того характерного головного убора, который прославил на весь мир Ясир Арафат. Свои «арафаточки» ребята снимали только перед погружением в море. Особенно пикантно эта свора доморощенных палестинцев смотрелась на фоне типично коктебельской публики, вспоминая которую, один израильский эмигрант писал: «И горы здесь, в Хайфе, такие же, и море такое же, и люди… – нет, люди здесь не такие же, а те же самые…» Круглосуточные гудежи, гитары, многочасовое дежурство в очереди за пельменями в кафе «Левада» (неофициальное название – «Блевада»), вечерние шашлыки из ежиков, вдоль и поперек излазанный Карадаг…

К тому возврата уж нет, теперь все будет иначе, иначе. Рядом с Таней, с Нюточкой – и никакой провидец не сумел бы определить, что она не родная Танина дочка… Во время полета до Симферополя Нюточка радостно носилась по всему салону, терроризируя стюардесс, очаровывая пассажиров, не давая ни минуты покоя Тане. Лишь перед самой посадкой она утихла, забралась Тане на колени и задремала, да так, что Павлу пришлось выносить ее из самолета на руках. Тащиться через весь Симферополь на автовокзал они не стали, а тут же возле аэропорта сговорили за двадцатку частника на «Жигулях» и покатили по шоссе на Феодосию, мимо тех знаменитых охотничьих угодий, где сам Никита Сергеевич во время оно охотился на услужливо привязанных к деревьям кабанов.

– А море скоро? – в энный раз спросила Нюточка, когда они миновали Белогорск.

Таня растерянно пожала плечами и переадресовала этот вопрос сидевшему впереди Павлу.

– Часа через полтора, – не оборачиваясь, сказал он.

– Тогда меня сейчас стошнит, – объявила Нюточка. Машина сделала резкий зигзаг. Таня охнула и полезла в сумку за заранее приготовленными полиэтиленовыми пакетиками.

– Нет, – передумала Нюточка, получив пакетик. – Лучше яблочко.

Скушав яблоко, она поскучнела, минут пять полюбовалась на однообразную картину за окном и задремала на коленях у Тани. Зато когда в просвете между горами показалось море, она взвизгнула от восторга.

Бдительная тетка у входа в Дом творчества встретила их настороженно, но узнав, что они будут жить в служебном корпусе у Екатерины Семеновны, моментально смягчилась, пропустила их на охраняемый объект и даже показала дорогу до внушительного по здешним меркам трехэтажного здания, фасадом выходящего на аллею.

Екатерина Семеновна, крепкая проворная дамочка лет шестидесяти, оказалась дома, всплеснула руками, поахала на Нюточку, вручила ей липкую конфетку, показала жилье – на удивление цивильное, с ванной и кухонькой, оборудованной раковиной, плитой и холодильником, – тут же уговорила Таню приобрести курсовки, дающие право завтракать, обедать и ужинать в столовой Дома творчества, а заодно взяла плату за неделю вперед. Они не успели толком разложить вещи, а Екатерина Семеновна уже прибежала с курсовками и пропусками и объявила, что обед на сегодня они уже пропустили, но она с радостью покормит их со своего стола – и всего-то по два рублика с носа.

– Сначала купаться! – категорически заявила Нюточка, и троим взрослым с трудом удалось отговорить ее, пообещав, что они пойдут на море сразу после обеда.

Но, отведав в хозяйкиной комнате борща с бараньими ребрышками и баклажанами, оладий с медом и сладкого арбуза, Нюточка уснула прямо за столом. Перенеся малышку в свою комнатенку, Павел на минуточку прилег на диван… Короче, на пляж они попали только под вечер, на закатное солнышко, и чуть не опоздали на ужин: вытащить Нюточку из теплых голубых вод удалось отнюдь не сразу. А еще нужно было бежать переодеваться: на советских курортах не полагается приходить в места общественного питания в пляжных нарядах.

В живописный павильончик, где расположилась столовая Дома творчества, они зашли, невольно озираясь в поисках известных лиц. Но из большого числа ужинающих узнали только драматурга Радзинского, оказавшегося намного рыжее, чем на телевизионном экране. Зато Таню, судя по выражениям лиц, узнали многие. Она не снималась уже два с половиной года, но в нашем прокате фильмы идут долго и забываются не скоро. Тем более, как выяснилось позднее, всего за два дня до их приезда в кинозале крутили «Особое задание».

Их соседом по столу оказался умеренно нетрезвый здоровенный дядя лет сорока, представившийся барнаульским поэтом Луганюком. На протяжении ужина поэт все пытался зазвать их к себе в номер на бутылочку коньячку. Они отказались, сославшись на усталость после дороги. Тогда Луганюк, заручившись у них обещанием непременно заглянуть к нему завтра, извлек из находящейся при нем кожаной папочки тоненькую серую книжку, на обложке которой было коричневыми буквами напечатано: «Ромуальд Луганюк. ВСЕ ОТ ЛЮБВИ». Достав из пластмассового стаканчика с салфетками карандаш, которым полагалось отмечать завтрашнее меню, он нацарапал на титульном листе: «Дорогим Татьяне и Павлу от автора» – и, просительно глядя на Таню, вручил ей. Она вежливо поблагодарила.

После ужина гуляли по прибрежному променаду, слушали цикад и шорох волн. Возвратившись, уложили Нюточку и, сидя на кухне, читали друг другу вслух творения товарища Луганюка, среди которых попадались истинные перлы:

Но особенно их потрясли стихи «трудовой» тематики. Одно начиналось так:

Тане вспомнились заказные опусы Ивана. «Нет, – подумала она. – Ванька так не смог бы. Искренности не хватает». Ей сделалось грустно.

– Давай спать, – сказала она Павлу.

Курортная жизнь шла своим чередом – купания, прогулки, послеобеденный сон, ленивое общение с разным народом. Павла это все начало тяготить примерно через неделю, но он старался не подавать виду, не желая расстраивать Таню и особенно Нюточку, наслаждавшуюся каждым мгновением. К его досаде, Карадаг с его бухтами, куда он давно уже обещал сводить Таню и дочку, оказался закрыт для посещения. Ни берегом, ни известной горной тропой пройти оказалось невозможно – путь перекрывали кордоны со скучающими, расхлябанными, малоприятными в общении ментами. Что делать, пришлось ограничиваться доступным: они сходили в Тихую бухту, побывали на могиле Максимилиана Волошина, прорвались в дом-музей и осмотрели расставленные во всех комнатах в большом количестве раскладушки для друзей директора дома-музея.

Нередко они останавливались возле теннисного корта и следили за игрой. В Доме творчества была всего одна асфальтированная площадка, и время распределялось среди отдыхающих по предварительной записи. Будучи курсовочником, Павел никакого права на эту площадку не имел, а жаль: вид играющих всколыхнул в нем былую любовь к игре. Хотя, в отличие от покойной сестры, теннисистом он был средненьким, а в последнее время не брал ракетку в руки, здесь он вполне мог бы стать чемпионом.

Как-то в начале второй недели отдыха, хорошо поспав после обеда и пребывая поэтому в особенно энергичном настроении, они шли мимо корта на пляж и, как всегда, немного задержались посмотреть на игру. Спиной к солнцу играл пузатый мокрый гражданин с топорным фельдфебельским лицом, наряженный в сплошной белый «адидас». Его партнер был невысок ростом, поджар, лысоват и одет только в выцветшие армейские шорты, кеды и темные очки. Оценить класс его игры было нелегко – он лениво передвигался по корту, как бы нехотя отбивал те редкие мячи, которые пузатому удавалось перекинуть через сетку, не угодив при этом в глубокий аут, а при подаче явно старался смягчить ее. При взгляде на эту пару у Павла почему-то перехватило дыхание и предательски задрожали ослабевшие коленки. Непонятно откуда пришло липкое ощущение «дежа-вю». «Сейчас этот толстый запустит мячом в кусты, разозлится и бросит игру», – с тоской подумал Павел.

Очередной мяч, отбитый пузатым, вихляясь, взвился над кортом, перелетел через заграждение и приземлился в кустах. Автор столь мастерски исполненного удара злобно хряпнул фирменной ракеткой об асфальт, развернулся и направился с корта прочь. По пути он кинул партнеру:

– С меня хватит!

– Устали, Алексей Львович? Но ведь еще полчаса законно наши, – спокойно ответил мужчина в темных очках.

– Пригласите вон молодого человека или девушку, – сказал пузатый, ткнув ракеткой в направлении Тани с Павлом, и зашагал прочь.

– А что? – как бы про себя спросил лысоватый и обратился к ним: – Молодые люди, не составите компанию?

– Я не играю, – сказала Таня.

– А у меня ракетки нет, – сказал Павел.