– Тогда почему же переводчик-архивариус? – спросил Шеров.

– Это больной вопрос, – со вздохом ответил Павел. – Оказалось, что мои разработки слишком опередили время.

– Вот как? – Шеров, чуть склонив голову, внимательно посмотрел на Павла. – Но это было несколько лет назад. Возможно, теперь ситуация изменилась. Павел Дмитриевич, а вы не хотели бы вернуться к той своей работе?

– Да разве это возможно? – Павел махнул рукой.

– Ничего невозможного нет. Было бы желание.

У вас оно есть.

– Конечно.

– Что ж, попробую что-нибудь предпринять. Мы еще вернемся к этому разговору. Договорились?

Круглые глаза смотрели ободряюще. Павел кивнул.

– Вот и прекрасно… Кстати, у вас уже емкость пустая. Непорядок.

Шеров взял со стола стакан Павла, не спрашивая его согласия, удалился в комнату и занялся приготовлением второй порции. Павел смотрел на яркую клумбу за окном и слушал гулкие удары собственного сердца… Ну и ну! А вдруг и в самом деле получится, вдруг это курортное знакомство заново откроет путь, казалось бы, утраченный навек?.. Этот Шеров. Принадлежащий к одному кругу с нобелевским лауреатом…

– По второй – и на море? Как вы смотрите, Павел Дмитриевич?

Павел поднял голову. Улыбающийся Шеров протягивал ему второй стакан с «отверточкой».

– Вадим Ахметович, позвольте встречный вопрос, – принимая стакан, сказал Павел. – Ваше имя я мог где-нибудь слышать?

Шеров пожал плечами.

– Едва ли. Я ведь тоже, в своем роде, личность малоприметная. Не писатель и даже не «мудопис».

– Не, простите, кто?

Шеров звонко и заразительно расхохотался.

– Как, вы не знакомы с этой классификацией? Видите ли, все отдыхающие в домах творчества Литфонда делятся на несколько разрядов. Помимо собственно писателей, точнее говоря, членов Союза, есть жописы – это жены писателей, сыписы и дописы – это соответственно сыновья и дочери писателей, и, наконец, мудописы – это расшифровывается как «муж дочери писателя».

Павел, прежде не слыхавший этой хохмы, смеялся до одышки.

– А тот толстый дядя в «адидасе» – он вроде староват для мудописа, а на писателя не тянет. Он кто? – отсмеявшись, спросил Павел.

– Ну а как по-вашему? По первому-то впечатлению?

– Либо крупный милицейский чин, либо какой-нибудь министерский хозяйственник с большим блатом, – сказал Павел.

Шеров усмехнулся.

– Второе – это как раз про меня. Столичный чиновник-хозяйственник, занимающий этот двухместный номер исключительно по блату. Правда, я здесь ненадолго, вчера приехал, а уезжаю дня через три-четыре… А вот насчет моего партнера – тут вы того. Это же Алексей Львович Толстых, краса, так сказать, и гордость… Вы его эпопею «Братья Коромысловы» читали?

– Не читал, – искренне ответил Павел.

– Я тоже, – признался Шеров. – Но, с другой стороны, у нас всякий труд почетен.

Он подмигнул Павлу, допил коктейль и поднялся.

– Пойдем греть бока на вечернем солнышке? – предложил он.

Павел тоже встал.

– Спасибо за отверточки, – сказал он.

– Приходите еще, – откликнулся Шеров из комнаты. – Милости просим.

Они спустились и вышли из корпуса, не прерывая беседы.

– Как вам здесь? – спросил Шеров уже на аллее.

– Хорошо. Только скучновато немного. Карадаг закрыли. Поиграть вот сегодня в первый раз удалось, благодаря вам.

– Не мне, – поправил Шеров, – а товарищу Толстых. Впрочем, все поправимо, было бы желание. Хотите, запишемся на утро, с семи до восьми. Мешать нам не будут, других претендентов нет – писатели рано вставать не любят. Согласны?

– Согласен, – с радостью подтвердил Павел.

– А что Карадаг закрыт, так это тоже не для всех. Хотите, завтра после завтрака в бухточки смотаемся? Вы там бывали прежде?

– Да, студентом еще.

– А супруга ваша?

– Таня? Вроде нет.

– Вот и отлично. И ей, и девочке вашей интересно будет…

Суровый усатый отставник, дежуривший у калитки на закрытый для простой публики писательский пляж, пропусков у них не потребовал, а даже взял под козырек. На топчане у самого моря Павел заметил Таню, а Нюточка уже неслась к нему, и он еле успел наклониться, подхватить ее на руки и подбросить высоко в воздух.

– Мама! – заверещала Нюточка. – Папа пришел. Можно я еще раз искупаюсь?