другого я смог бы только, пока они сидят на лошадях. По мастям лошадей. Никто послов не встретил, не оказал никаких почестей. Так, забрели какие-то чужие пацаны на наш двор, будет время, разберемся с ними.

Я оставил свой отряд позади послов, приказав дружинникам:

— Далеко не отходите. Может, придется быстро уезжать. Если кто нападет на послов, попытайтесь защитить их.

— Как скажешь, князь, — ответили они дружно, но без энтузиазма.

Значит, далеко не отойдут, но за послов не подпишутся.

Я подъехал к самому крыльцу, спешился, отдал коня Савке, который следовал за мной на моем запасном аланском иноходце. Арабских лошадей в поход не взял: драпать, бросив дружину, не собирался. К седлу моего коня были приторочена бригандина, шлем, арбалет, булава и сумка с продуктами. Мое копье вез Савка. С гордостью. Наверное, чувствует себя отважным воином. По крайней мере, на своих ровесников, которые попадались нам на улицах города, смотрел, как на что-то ничтожное, недостойное его внимания.

— От крыльца далеко не отходи, что бы ни случилось, — приказал Савке.

— Ага, — ответил он, пялясь на послов.

Еще бы палец в рот засунул, как дитё малое.

Почти все князья уже были в горнице. Они сидели на лавках вдоль стен и гомонили радостно. Такое впечатление, что уже выиграли сражение. Видимо, ожидали, что противник окажется поядренее. Половцы понарассказывали им ужасов о монголах. Черт оказался на вид не таким страшным, как его малевали. Ждали Мстислава Киевского, который, как обычно, запаздывал.

— Видать, живот опять прихватил, — язвительно произнес сидевший рядом со мной Олег Курский. — У Мстислава Романовича, как увидит врага, медвежья болезнь начинается.

— Кто знает, какими мы будем в старости?! — снисходительно произнес я.

— Да уж, лучше погибнуть молодым, — сказал Олег Святославич.

Мстислав Романович зашел в горницу раскоряченной походкой человека, страдающего геморроем. Он занял место на помосте между Мстиславами Черниговским и Галицким. Обменявшись с ними короткими фразами, произнес негромко:

— Приведите их.

Только бродник поклонился, войдя, и перекрестился на икону. Один из послов выступил чуть вперед и произнес гортанным голосом приветствие. Я даже понял несколько слов. Монгольский язык не так сильно изменится за восемь веков, как русский. Бродник перевел. Не дождавшись ответного приветствия, посол продолжил.

— Слышали мы, — переводил бродник, — что вы идете против нас, послушавшись половцев, а мы вашей земли не занимали, ни городов ваших, ни сел, на вас не приходили. Пришли мы попущением божиим на холопей своих и конюхов, на поганых половцев, а с вами нам нет войны. Если половцы бегут к вам, то вы бейте их оттуда, и добро их себе берите. Слышали мы, что они и вам много зла делают, потому же и мы их отсюда бьем.

Я бы последовал их совету. Но, наверное, только потому, что знал, чем все закончится. Остальные князья не знали. Котянкан, сидевший слева и ниже князя Галицкого, что-то прошептал ему.

— Половцам вы говорили, что пришли воевать аланов, — произнес Мстислав Мстиславович. — Разделили их, а потом побили поодиночке.

— Половцы приняли наших кровных врагов меркитов, — сказал посол. — Если бы изгнали меркитов, как мы предлагали, войны бы с ними не было.

— А разобьете половцев, и нам скажите кого-нибудь изгнать, — насмешливо произнес Даниил Романович, князь Волынский, зять Мстислава Галицкого, самоуверенный юнец не старше двадцати лет с ярким румянцем на бледных щеках.

— Мы живем в степи, нам ваши леса не нужны, — возразил посол.

Котянкан опять что-то прошептал Мстиславу Мстиславовичу и тот заявил:

— Они сюда на разведку пришли. Надо убить их.

Тут слово взял я:

— А что разведывать?! Что мы в поход на них собрались?! Так об этом вся Степь знает. Что нас здесь больше, чем их? Так пусть знают и боятся. А послов убивать нельзя. Сегодня мы убьем их послов, завтра они — наших. Тем более, что по их религии убийство посла — смертный грех. За такое они уничтожают не только князя, но и весь его род и всех подданных. Это половцам надо, чтобы мы повязались с ними кровью против татар.

— Откуда ты так много знаешь про татар? — насмешливо спросил Даниил Волынский. — Может, служил у них конюхом?

— Я — не чета тебе, в конюхи не гожусь, — отрезал я. — И привык узнавать о своих врагах все. Потому что, в отличие от тебя, удирать с поля боя не умею.

Я не знал, удирал ли князь Волынский хоть раз с поля боя. Не производил он впечатление отважного воина, вот я и ударил наобум. Судя по тому, как побагровела его физиономия, не промахнулся. Впрочем, в его возрасте даже подозрение в трусости может вызвать подобную реакцию.

— Я тебе припомню эти слова! — пообещал Даниил Романович.

— Зачем откладывать?! Можешь прямо сейчас это сделать, — предложил я. — Давай выйдем во двор и выясним, какой ты отважный воин.

Выходить Даниилу Романовичу не хотелось, поэтому побагровел еще гуще.

— Прекратите ссориться! — спас его честь, прикрикнув на нас сиплым голосом, Мстислав Киевский. — После будете выяснять, кто смелее. — И обратился ко всем князьям: — Что мы порешим, братья?

— Война! — хором заявили князья.

— Так тому и быть, — подвел итог князь Киевский и обратился к послам: — Передайте вашему хану, что с половцами мы не всегда в мире живем — это точно, но и вас к своим землям подпускать не хотим. Или уходите из нашей Степи, или будете биты.

Бродник перевел послам речь князя. Они больше ничего не сказали, развернулись и пошли на выход. Я уже подумал, что историки соврали, что не убивали наши монгольских послов, но заметил, как вслед за ними вышел один из половецких ханов, мужчина немного за двадцать, сидевший неподалеку от выхода. Сделал половец это после того, как Котянкан еле заметно кивнул ему. Видать, именно для этого и пригласили такого молодого на встречу с послами.

Я тоже встал.

— Ты куда? — спросил князь Курский.

— Да что-то живот прихватил, — ответил я на ходу. — Наверное, медвежья болезнь.

Олег Святославич засмеялся громко и задорно. Его смех привлек внимание сидевших в горнице. Никто, кроме Котянкана, не заметил, что я вышел.

Во дворе послышался шум, и я запрыгал через ступеньку, чтобы быстрее оказаться там. Опоздал. Половецкий хан рубил бродника-переводчика, а четверо его подручных — послов. Мои дружинники спокойно наблюдали за бойней. Бродник оказался парнем вертким. Погибать не хотел. Половецкий хан добил его только с третьего удара. Эта заминка и спасла жизнь десятому послу. На бегу выхватив саблю, я отсек кисть половецкому хану, который намеривался убить его. Хан заскулил совсем по-собачьи, махая окровавленным обрубком и разбрызгивая кровь, а потом визгливо крикнул своим людям:

— Убейте его!

Я поднял левой рукой его саблю и шагнул навстречу четверым половцам. Пешими они еще хуже дерутся, чем верхом. Я, работая двумя саблями, сравнительно легко посек их. Насмерть не бил, только калечил, чтобы не могли нападать. Союзники всё-таки. Все, кто был во дворе, сразу позабыли, из-за чего началась схватка, наблюдали, как я работаю двумя саблями. Вообще-то, ударная рука у меня правая. Сабля в левой служит для защиты, угроз, уколов. Но противник этого не знает, боится левой не меньше, чем правой. За что и расплачивается. Вскоре двое половцев сидели на земле, зажимая раны на ногах, а двое, выронив оружие, держались левыми за раненые правые руки. Зеваки, в том числе и мои дружинники, смотрели на меня так, будто я один перебил не меньше сотни половцев. Дружинники слышали Савкины рассказы, что я — двурукий боец, но видели в деле впервые.