желание узнать. Его светлость мягко улыбнулся и отклонил гамбит:

— Это вне моих звёзд. У меня не философский ум.

— А как бы вы определили философский ум, лорд Питер?

— Я не стал бы, определения очень опасны. Но я знаю, что философия для меня — закрытая книга, как музыка для человека без музыкального слуха.

Директриса быстро посмотрела на него, он продемонстрировал ей невинный профиль, склонившись к столу и уставившись в тарелку, как цапля, сидящая на яйцах у водоёма.

— Очень удачное сравнение, — сказала директриса, — поскольку у меня самой нет музыкального слуха.

— У вас? Я подумал, что это может быть так, — спокойно заметил он.

— Это очень интересно. Как вы узнали?

— Есть что-то в вашем голосе. — Он предложил для экспертизы честные серые глаза. — Но это не очень надёжный вывод, чтобы его можно было высказывать, и, как вы, возможно, заметили, я его не высказал. Это — искусство шарлатана: вызвать признание и представить его как результат дедукции.

— Понимаю, — сказала доктор Бэринг. — Вы демонстрируете свою технику очень откровенно.

— Вы всё равно бы это поняли в любом случае, поэтому лучше уж сознаться самому и приобрести незаслуженную репутацию искреннего. Главное преимущество, когда говоришь правду, состоит в том, что никто никогда ей не верит, и это лежит в основе ?????? ?? ???t.

— Таким образом, всё-таки имеется один философ, книги которого для вас не закрыты? В следующий раз я начну с Аристотеля.

Она повернулась к своей левой соседке и отпустила его.

— Жаль, — сказала декан, — что мы не можем предложить вам крепких напитков. 

На его лице красноречиво читалось понимание и озорство:

— «Как уцелеть под бороной, известно жабе лишь одной».[98] Вы всегда донимаете своих гостей трудными вопросами?

— Пока они не докажут, что по мудрости равны Соломону. Вы прошли тест с большим запасом.

— Тсс! Есть только одна мудрость, которая имеет общественную ценность, и это — осознание собственных пределов.

— Нервных молодых донов и студентов обычно доводят до конвульсий, поскольку те боятся откровенно признать, что чего-то не знают.

— Показывая тем самым, — сказала мисс Пайк через декана, — что они глупее Сократа, который делал такие признания довольно часто.

— Ради Бога, — взмолился Уимзи, — не упоминайте Сократа. Мы можем пойти по новому кругу.

— Не сейчас, — сказала декан. — Теперь она, если и задаст вопрос, то чтобы что-то узнать.

— Есть один вопрос, ответ на который я очень хочу узнать, — вступила мисс Пайк, — если только вы не поймёте меня превратно.

Мисс Пайк, конечно, всё ещё не могла успокоиться по поводу манишки доктора Трипа, и жаждала просвещения. Харриет надеялась, что Уимзи примет её любопытство за то, чем оно и являлось: не за коварство, а за немного нескромную тягу к точной информации, которая характеризует академический ум.

— Это явление, — с готовностью начал он, — находится в пределах моей собственной сферы знаний. Так происходит потому, что человеческое туловище обладает более высокой гибкостью, чем готовая рубашка. Щёлкающий звук, о котором вы говорите, создаётся, когда манишка немного длинновата для владельца. Жёсткие края, которые при наклоне тела немного расходятся, возвращаются назад, схлопываясь с громким щелчком, подобным испускаемому надкрыльями некоторых жуков. Это не следует путать, однако, с тиканьем жука-точильщика, которое производится челюстями и, как считается, служит своеобразным любовным кличем. Щелчок манишки не имеет никакого отношения к любви и, в действительности, является значительным неудобством для бедного насекомого. Его можно устранить более тщательным выбором одежды или, в крайних случаях, изготовлением её на заказ по точным размерам.

— Огромное спасибо, — сказала мисс Пайк. — Это в высшей степени удовлетворительное объяснение. Наверное, вполне можно провести параллель со старомодным корсетом, который создавал аналогичные неудобства.

— Это неудобство, — добавил Уимзи, — было ещё сильнее в случае бронированных доспехов, которые должны были быть очень хорошо скроены, чтобы позволить двигаться вообще.

В этот момент мисс Бартон привлекла внимание Харриет каким-то замечанием, и она потеряла нить беседы на другой стороне стола. Когда она вновь прислушалась, мисс Пайк знакомила своих соседей с некоторыми любопытными подробностями древней минойской цивилизации, а директриса очевидно ожидала, когда вновь сможет перейти в атаку на Питера. Повернувшись направо, Харриет увидела, что мисс Хилльярд наблюдала за группой с забавно сосредоточенным выражением. Харриет попросила её передать сахар, и она возвратилась на землю, слегка вздрогнув.

— Они, кажется, прекрасно спелись, — заметила Харриет.

— Мисс Пайк любит аудиторию, — ответила мисс Хилльярд с таким количеством яда, что Харриет поразилась.

— Мужчине иногда тоже полезно послушать, — сказала она.

Мисс Хилльярд рассеянно согласилась. После небольшой паузы, во время которой обед продолжался без каких-либо инцидентов, она сказала:

— Ваш друг говорил, что может получить доступ для меня к некоторым частным коллекциям исторических документов во Флоренции. Вы считаете, что он действительно имеет в виду то, что говорит?

— Если он так говорит, можете не сомневаться, что может и сделает.

— Что ж, вам лучше знать, — сказала мисс Хилльярд. — Очень рада это слышать.

Тем временем директриса осуществила новый захват и тихо с серьёзным видом о чём-то говорила с Питером. Он слушал внимательно, одновременно очищая яблоко, и узкая спиралька кожуры медленно скользила по его пальцам. Она завершила свою речь каким-то вопросом, и он покачал головой.

— Это очень маловероятно. Должен сказать, что на это вообще не было никакой надежды.

Харриет задалась вопросом, дошёл ли разговор, наконец, до анонимщицы, но тут Питер сказал:

— Триста лет назад это имело сравнительно небольшое значение. Но теперь, когда достигнут возраст национальной самореализации, возраст колониальной экспансии, возраст варварских вторжений и возраст упадка и гибели, когда все зажаты бок о бок во времени и пространстве, все вооружены одинаково ядовитым газом и устремляются вовне на манер развитых цивилизаций, принципы стали опаснее, чем страсти. Становится необыкновенно легко убивать людей в больших количествах, и первая вещь, которую делает принцип, — если это действительно принцип, — состоит в том, чтобы кого-то убить.

— «Настоящая трагедия — это не конфликт добра со злом, но добра с добром», а это означает, что проблема не имеет решения.

— Да. Болезненно, конечно, для того, кто хочет остаться чистеньким. Остаётся либо приветствовать неизбежное и получить прозвище кровожадного прогрессиста, или попытаться выиграть время и называться кровожадным реакционером. Но если аргументом является кровь, все аргументы становятся проклято-кровавыми.

Директриса восприняла эпитет буквально.

— Я иногда задаюсь вопросом, получаем ли мы что-нибудь, выигрывая время.

— Ну, если на письма долго не отвечать, некоторые из них ответят за себя сами. Никто не может предотвратить падение Трои, но унылому осторожному человеку может удастся вывезти контрабандой Лар и Пенатов, даже рискуя тем, что к его имени прилепится эпитет «добродетельный».

— Университеты всегда вынуждены идти в ногу с прогрессом.

— Но все эпические сражения даются арьергардом — в Ронсевальском ущелье и Фермопилах.

— Очень хорошо, — смеясь, сказала директриса, — давайте умрём на посту, ничего не достигнув, но войдя в эпос.

Она обвела глазами главный стол, поднялась и совершила величественный уход. Питер вежливо стоял около обшитой панелями стены, пока доны проходили мимо него, и успел броситься вперёд, чтобы