– Считайте, что план поменялся. Сейчас этим займется другой человек. У вас будет несколько минут, чтобы благополучно уйти. Словом, зарубите себе на носу, мы вам – не немцы и долго уговаривать не станем. Делайте то, что вам приказывают!

– Мне нужна Лида!

– Если вы откажетесь выполнять наши приказы, то больше никогда ее не увидите.

– Что же это получается, она заложница?

– Понимайте, как знаете. С ней вы встретитесь только после того, как ликвидируете Сталина, а там можете убираться с ней на все четыре стороны.

– Хорошо, – после некоторого раздумья выдавил Маврин. – Но вы мне обещаете, что с ней ничего не случится?

Трухин успокаивающе улыбнулся:

– Можете не сомневаться. Вы мне еще спасибо должны сказать. Не бабье это дело – с взрывчаткой по улицам бегать. Вот вам портфель, – он указал на стоящий на полу небольшой портфель. – Мину переложите в него, с этим портфелем вас никто не задержит. А теперь позвольте откланяться.

Эта ночь показалась Петру особенно длинной. Кто бы мог подумать, что он так прикипит к Лидии, и это при том, что он знал самые темные страницы ее прошлого. Говорят, что общее дело сближает. Так оно и обстоит в действительности. Но чаще всего в объятия бросает чувство опасности. Оказавшись в одиночестве, Маврин вдруг понял, что лишился чего-то очень важного. Лидия была для него не просто женщиной, с которой его свел рок, она действительно стала его женой.

И еще, где Фелькерзам? Почему он не выходит на связь? Ведь Грейфе говорил, что в Москве они будут координировать свои действия. Неужели и здесь какой-то подвох?

Проворочавшись всю ночь, Петр уснул только под утро.

Проснулся он от тревожного птичьего гомона. Подошел к окну. На тополе, росшем под балконом, он увидел стаю ворон, атакующих огромного серого кота. Отмахиваясь когтистой лапой от наседавших птиц, тот уверенно продолжал карабкаться по сучковатому стволу в направлении большого гнезда с птенцами.

Упорный, дьяволенок!

Распахнув дверцу балкона, Маврин взмахнул рукой и громко шикнул. Мохнатый озорник озадаченно посмотрел на человека, выглянувшего с балкона, после чего неуверенно принялся спускаться под непрекращающимися птичьими атаками.

Закрыв балконную дверь, Петр вернулся в комнату. Приятно начинать день с хорошего дела. Минимум усилий, а несколько божьих душ уже спасено.

Открыв шкаф, он достал костюм. Из шкафа дохнуло тонкими женскими духами. На плечах аккуратно развешаны кофточки, платьица. Ничто не свидетельствовало о том, что Лидия ушла надолго.

Защемило где-то внутри, и появилась крохотная надежда. Значит, вернется. В углу, спрятанная под сложенной одеждой, в кожаном саквояже находилась радиоуправляемая мина. Аккуратно вытащив саквояж из-под вороха белья, Петр щелкнул замками. В саквояже лежала пластмассовая коробка, очень напоминающая какой-то научный прибор. Ничто не свидетельствовало о чудовищной разрушительной силе этой вещицы. А ведь достаточно только нажать на небольшую красную кнопку, встроенную в боковую панель корпуса, и от пятиэтажного дома останутся только развалины.

Занятная получается история, ему, немецкому диверсанту, помогает российская военная разведка. Эдакий взаимовыгодный симбиоз противоборствующих сторон. Ровным счетом ничего не произойдет, если он понесет пластиковую коробку под мышкой. Погрозят пальчиком и скажут, чтобы он положил на место компрометирующую вещь. Работать в таких оранжерейных условиях мечтает каждый разведчик, вот только не всякому улыбается фортуна.

Спрятав опять саквояж под ворох белья, Маврин вышел на улицу. Морячок сидел на прежнем месте, вот только вид его на этот раз показался Петру несколько унылым. Под глазами синяки, не иначе, как следы вчерашнего бурного возлияния. Гармошка сиротливо стояла рядом, словно набиралась оптимизма для предстоящего дня. А бескозырка была лихо задвинута на самый затылок.

У уличных музыкантов похожее выражение лица, взгляд настойчивый, требующий, встретились глазами, и, будь добр, выгребай со дна кармана мелочь за фальшивый вокал.

Маврин, стараясь не смотреть в сторону морячка, пошел по улице. Поравнявшись с лихим инвалидом, он вдруг отчетливо услышал:

– Пошел уже триста восемнадцатый день, как мне ноги отрезали.

Поначалу Петру показалось, что он ослышался, – до чего же воображение воспалилось! И он даже ускорил шаг, намереваясь перейти на противоположную сторону улицы. Но моряк повторил фразу, и на этот раз его голос прозвучал громче. Он едва ли не вколачивал в спину каждую цифру.

Приостановившись, Петр посмотрел на безногого музыканта. Понимающая, едва заметная улыбка тронула губы морячка. На душе полегчало. Вот теперь можно вести свою игру. И, уже не оглядываясь, Маврин направился к булочной.

Войдя в магазин, он вырвал из блокнота листок бумаги и набросал карандашом на листочке несколько слов. После чего аккуратно свернул записку в крохотный комочек и завернул ее в денежную купюру. Побродив по соседним улицам и выкурив полпачки папирос, Петр повернул обратно.

Матросик сидел на прежнем месте – на углу дома. Вокруг него стояло несколько человек, похоже, тоже фронтовики-инвалиды. Побитые войной и вытесненные на обочину жизни, они искали отдушину в общении, а удалой матросик с его неистощимым оптимизмом притягивал к себе сильнее всякого магнита.

Рядом с ним на фанерном ящике сидела девушка лет двадцати. На девушке была выцветшая, застиранная гимнастерка. Наверняка тоже из бывших фронтовичек. По тому, как она прижималась к безногому морячку, было понятно, что они близкие люди.

Петр остановился, послушал залихватский мотив. Постояв с минуту, он достал из кармана свернутую купюру, осторожно положил ее в бескозырку.

– Хорошо поешь, морячок. Вот тебе за труды.

Моряк в знак благодарности лишь слегка кивнул и самозабвенно пробежался гибкими пальцами по кнопкам гармони.

На входе в Большой театр Маврина не проверили. Не исключено, что тут свою роль сыграла Звезда Героя Советского Союза. Но, скорее всего, причина была иной – начальник охраны находился в сговоре с Трухиным, и поэтому, когда Маврин подошел ко входу, тот, словно не замечая кожаного портфеля, что он сжимал в руке, великодушно разрешил:

– Проходи, фронтовик.

Уже находясь в холле Большого театра, Маврин почувствовал, как невероятно вспотели ладони. Не хватало только выронить на мраморные плиты пятикилограммовую мину. Возьмет, да и сдетонирует!

Балет «Лебединое озеро» Маврин смотрел семь раз. Это был восьмой… И вовсе не потому, что он был завзятым театралом и тонким ценителем балетного искусства. Просто как-то так складывалось, что женщины, за которыми он ухаживал, были большими поклонницами балета и всякий раз тащили его в театр.

Один раз посмотреть можно, где-то даже полезно. Больше следишь за тем, как балерины задирают ноги выше головы, и в меньшей степени за сюжетом. Во второй раз действие особо не занимает, и от удручающего безделья начинаешь всматриваться в лица балерин и тут, к своему немалому удивлению, обнаруживаешь, что они не так молоды, как представлялось вначале, а о привлекательности и вовсе говорить не приходится. На их усталых лицах обнаруживается такая невыносимая тоска, как будто они только что выпрыгнули с кладбища, на котором похоронили зараз всю свою родню. В общем, балет нужно по-настоящему любить, чтобы высиживать, глядя на сцену, три часа кряду.

Ложа, в которой обычно сидел Сталин, пока оставалась пустой, и Маврин беспокойно посматривал на свой портфель, стоящий от него по правую руку. Ощущение было скверное, нечто подобное, наверное, чувствует человек, сидящий на пороховой бочке. Неуютно было осознавать, что где-то за пределами театра находится некто, от воли которого зависит твоя собственная жизнь. Вот надавит он сейчас на крохотную кнопку, и половина театра взлетит на воздух.