прямо на пол. Некоторое время царь сидел неподвижно, углубившись в невеселые думы. Помалкивал и соглядатай, опасаясь нечаянным словом навлечь на себя царский гнев. Ссутулившись, Петр Алексеевич некоторое время сидел неподвижно. Распрямившись, неожиданно потребовал:

– Ну чего умолк, холоп? Тебя за язык тянуть?

– Как и было велено, я в его дом тайно забрался.

– Нашел письма? – также живо отреагировал царь.

– Отыскал, государь. Целых четырнадцать! На шести письмах рука государыни, а вот остальные писала ближняя боярыня Голицына, ее поверенная.

– Что в письмах?

– Государыня просила встречи с полюбовником. Спрашивала, неужели он позабыл о ней, неужели более не любит.

Детина неожиданно умолк.

– Говори все как есть, – поторопил государь. – Не клещами же мне правду из тебя тянуть!

– Ну коли так… – пожал плечиком отрок. – Царевна обвиняла его в том, что, верно, он нашел себе другую, а она от того пуще прежнего страдает. В письмах, которые Анна Голицына писала под диктовку государыни, имеются еще и приписки. Боярыня корит окольничего, говорит, что у него нет сердца, называет его изменщиком и просит сжалиться над страданиями матушки.

– Вижу, что вник, холоп, – угрюмо произнес государь.

– Как было велено князем Ромодановским, – чуток смутившись, отвечал слуга. – Вот он меня для доклада и отправил.

Ноги у царя были тонющие, колени острые. Заденешь такое, так и ободраться можно.

– Ты уж не робей, – отмахнулся царь. – Интересно читать было?

– Не без того.

– Как письма-то нашел?

– Больно он аккуратный, сей Глебов, – сдержанно заметил слуга. – На каждом письме сделал приписку: «письмо от царевны Евдокии».

– Что-то озяб я, – проговорил Петр. – Алексашка! Одеяло дай, ноги укрыть.

Меншиков сорвал с кровати одеяло и бережно укрыл ими ноги царя, но даже через толстую ткань было видно, как острыми буграми выпирают его колени.

– Отправляйся в Москву с письмом. Пусть князь Ромодановский учинит розыск. Вора, окольничего Глебова, пытать, пока в блуде не признается. – Петр Алексеевич зябко передернул плечами, справляясь с ознобом. – Всех монахинь, виноватых в сводничестве, пытать, пусть правду расскажут. Наказать кнутами. А поверенную государыни боярыню бить до тех самых пор, пока не признается.

– А коли не признается?

– Тогда с палача спроса никакого.

– Как с государыней поступить?

– Как приеду, отправлю в монастырь за прелюбодеяние. А теперь ступайте отседова, выспаться хочу!

Евдокия Федоровна утопала в перине. Сон не брал. Повернувшись на бок, она закрыла глаза. Ближняя боярыня Анна Кирилловна, находившаяся подле, аккуратно подправила сползшее одеяло.

– Матушка, может, тебе почитать «Житие святых»?

Эта была одна из любимых книг государыни, она помнила ее едва ли не наизусть, но всякий раз приносила почитать вновь.

– Давай, – пожелала царевна. – Про Софью.

Боярыня Голицына открыла книгу на нужной странице, когда в опочивальню негромко постучали и из-за двери раздался взволнованный голос:

– Матушка, Евдокия Федоровна, открывайте, это я, боярышня Куракина.

– Чего же ей надобно? – нахмурилась ближняя боярыня. – Вот я ей сейчас задам!

– Открой, – распорядилась царевна. – Пусть войдет.

Голицына направилась к двери. Щелкнула задвижка. Широко распахнув дверь, вбежала боярышня.

– Матушка! Матушка! Беда приключилась! – заголосила боярышня. – Что же нам теперь делать?!

– Да не кричи ты, – строго наказала царевна, приподнимаясь. – Что такое?

– Матушка, вы ведь знаете, что я у Преображенского приказа стою по твоему наказу. Юродивой прикинулась.

– Так и что с того?

– Вчера вечером посыльный к Ромодановскому прибыл от Петра Алексеевича.

– Вот как! – ахнула царевна.

– Я как раз в сенях находилась. Меня рекруты супом грибным угощали.

– Дальше говори, – поторопила Евдокия Федоровна.

– Почуяла, что неспроста. А когда князь Ромодановский во двор вышел, так я к нему в палату тайком заглянула. Посмотрела на стол, а там грамота лежит, ну я и прочитала…

– Да не тяни ты, девка! – тряхнула царевна боярышню за плечи. – Что в эпистоле?

– В монастырь он хочет тебя отправить, государыня, – всхлипнула боярышня. – А еще наказал Федору Юрьевичу, чтобы сыск в Богоявленском монастыре устроил. Тебя в прелюбодеянии обвиняет, обо всем этом патриарху хочет поведать, – утерла боярышня проступившие слезы.

– Господи, – из рук Голицыной выскользнуло «Житие святых». Упав на пол, оно так и осталось там лежать. – Что делать-то, Евдокия?

От лица государыни, и без того бледного, отхлынула кровь, сделав его совершенно безжизненным. Черты лица Евдокии застыли, будто помертвели. С минуту она была неподвижной, уперев взгляд в противоположную стену, затем уста раскрылись и она произнесла тихим голосом:

– Поглядим еще, как далее сложится. Государыня – не рукавица, с руки не смахнешь! Анна Кирилловна, поезжай сейчас в Богоявленский монастырь, предупреди сестер, что едет к ним гость, кровопийца Ромодановский. Да пусть за меня не беспокоятся, тронуть меня он не посмеет.

Уже два дня Степан Глебов пребывал в селе Раево, раскинувшемся на берегу Яузы. Место тихое, неопасное. Вполне подходящее для того, чтобы переждать ненастье. А кроме того, село славилось знатными пивоварами, а доступных девиц было столько, что за пригоршню мелочи можно было скупить целый ворох. Так что знай попивай себе пиво да щупай девиц!

В селе Раево жил его свояк, с которым окольничего связывала служба государю. Прежде он был стольником при Петре, а когда увлекся «нептуновыми сражениями», занимался сбором хвороста для костров.

С пивом и в хорошей располагающей беседе время проходило незаметно, а потому два дня миновали в одно мгновение. А когда однажды Глебов продрал глаза, то увидел прямо перед собой дворового холопа Артема с растрепанными волосами. В какой-то момент Степану даже показалось, что он находится в своем доме, а верный холоп, согнувшись над хозяином, только и ждет команды, чтобы принести ковш рассола для похмелья.

Но, повертев головой, Степан обнаружил, что по-прежнему гостит у свояка, который, изрядно перебрав хмеля, негромко посапывал на сундуке.

Через алкогольный угар продралось недоброе предчувствие, и Степан, ухватив холопа за шиворот, произнес в страхе:

– Что с Лукерьей?!

Прикрыл Артем глаза, пережидая гнев, а потом, разлепив, заговорил, не смея поднять очей на господина:

– Батюшка ты наш, Степан Григорьевич, не гневись ты на нас Христа ради. Нет нашей вины…

– Да говори ты, в чем дело, холоп!

– Князь Федор Ромодановский забрал всю твою семью в Преображенский приказ. Сказал, что пока ты не явишься, Лукерью с детушками не отпустит.

– Воды мне, – прохрипел Степан, ухватившись перстами за ворот.

– Сейчас, батюшка!