– Давай сюда, – не вставая с места, пожелал Ромодановский, протянув руку.

Посыльный расторопно пересек палаты и сунул в раскрытую ладонь скрученную грамоту.

– Брагу хочешь? – хмуро поинтересовался Ромодановский, глядя на отрока.

Губы юноши широко расползлись в благодушной улыбке:

– Только самую малость, а то в горле першит.

– Егорка, налей гостю хмеля, – распорядился князь Ромодановский.

Прибежавший Егор черпанул ковшом из бочки брагу и налил ее в пустой стакан, стоящий на столе.

– Твое здоровьице, боярин, – обхватил длинными пальцами стакан посыльный и жадно выпил угощение. – Ядреная, – довольно протянул он, утерев рукавом мокрый рот. – Такая, что аж глотку дерет. Иноземная водка послабже будет.

– На словах князь передал что-нибудь? – спросил Федор Юрьевич.

Скосив взгляд на брагу, стоящую в самом центре стола, посыльный отвечал:

– Сказал, что пусть Федор Юрьевич присмотрится к тем, кто прибыл в последние недели. Среди них могут быть лазутчики шведского короля.

– Ах вот оно что! Ладно, иди, – отмахнулся Федор Юрьевич. – Хотя постой… Как там в Стокгольме?

Махнув безнадежно рукой, посыльный отвечал:

– Маета одна. Скукотища! Бабы и то худые, подержаться не за что.

– Я не о том, болван! Что там о России глаголют?

– Говорят, что война с русскими будет… Вот только когда, неведомо, – развел он руками.

– Ступай!

Князь Ромодановский внимательно перечитал письмо. Князь Черкасский сообщал о том, что в Москву королем было отправлено доверенное лицо самого Карла ХII с особой миссией. Оставалось только выяснить, что это за лицо и что за миссия. За последний месяц в Кокуе осело восемь человек: пять мужчин и три женщины. Следовало присмотреться к ним повнимательнее.

Солнце спряталось за близлежащую церквушку, купола которой сделались темно-красными, будто пролитая кровушка. «Ну и почудится же такое! – Рука князя невольно потянулась ко лбу. – Посидишь тут в пыточной, позлодействуешь, так еще и не такое привидится!»

Из Преображенского приказа никто не уходил. Изба пустела только тогда, когда Ромодановский отправлялся в свой дом. Но часто бывало, что, перепив, он засыпал где-нибудь на топчане, а то и вовсе укладывался под дыбой. И тогда челядь, стесненная его присутствием, разбредалась по приказу в поисках удобных уголков для сна.

Время неумолимо приближалось к полуночи и, судя по огромному жбану с брагой, что был выставлен на столе, князь покидать приказ не собирался еще долго.

Дверь приоткрылась, и в проем просунулась кудлатая голова дьяка Назара Маршавина. Хлипенький, неимоверно худой, с синюшным носом, что выдавало большую страсть к зеленому змею, он тем не менее являлся доверенным лицом князя Ромодановского.

Дьяк обладал самой заурядной внешностью. Не опасаясь его присутствия, простой люд мог говорить что угодно. Никто и не подозревал о том, что невзрачный тип с испитым лицом внимательно вслушивался в речи, выискивая крамолу.

Многие из болтунов впоследствии оказывались в казематах Преображенского приказа, так и не догадавшись, какая именно нелегкая привела их сюда.

– С чем пришел?

Назар протиснулся в щель. Сгорбившись в почтении, заговорил вкрадчивым голосом:

– Третьего числа в доме игумена Сильвестра Медведева собирались подозрительные люди. Среди них немец Мюллер, а с ними еще один вновь прибывший…

Князь Ромодановский поморщился. Мюллер уже трижды заявлялся к царевне. Год назад, в обход Петра, он доставил ей письмо от саксонского курфюрста.

– Как фамилия прибывшего? – спросил Федор Юрьевич.

– Фамилию запамятовал, уж больно она заковыристая.

– Где он остановился?

– У трактирщика Ганса.

– Ох уж этот Ганс! – вздохнул Ромодановский. – Сколько он в Москве живет?

– Да уж, пожалуй, лет пять будет. Дочки у него очень хороши, особенно старшая, Гретхен, – отвечал Маршавин, широко улыбаясь.

– Ты не лыбься понапрасну. Знаю, о чем ты думаешь. Придет время, я с ним разберусь, – пообещал Ромодановский, наливаясь злобой. – О чем говорили у игумена?

– Не ведаю, князь. Хотел было к окнам подкрасться, так они пса с цепи спустили. Он, окаянный, полночи вокруг здания кружил, приблизиться не давал.

– Что потом было?

– На следующее утро немец Мюллер отбыл к Софье Алексеевне. Видать, за советом, а с ним и этот новый поволочился, что из Швеции прибыл…

– Опять какую-то крамолу надумали. Уж больно она его хорошо привечает. Вот разве что только с хлебом и солью не встречает, – вздохнул князь.

Князь Ромодановский все более мрачнел.

Царевна не умела сидеть сложа руки. Она поддерживала тесные сношения со шведским королем, с императором Римской империи Леопольдом I, а также всеми, кто, по ее мнению, мог бы помочь ей получить престол. В одном из перехваченных писем к шведскому королю она называла себя «единоличной хозяйкой России». Игумен Сильвестр Медведев был дружен с полюбовником царевны князем Голицыным и часто объявлялся в его доме. О чем они говорили, неизвестно, но, как поведал приказчик, впоследствии допрошенный в Преображенском приказе, государя в разговорах поминали нередко. Чего же царевна надумала на сей раз?

– Беспокоит меня этот трактирщик Ганс. А более его дочки.

– А дочки-то чего? – едва не поперхнулся Маршавин.

– Чего говоришь? Егор! – громко позвал Ромодановский.

– Здесь я, Федор Юрьевич, – выскочил из коридора исправник.

– Ну-ка расскажи, как там Гретхен? Пусть и дьяк тоже послушает, а то он уж больно на девку запал.

– Мне кажется, что она совсем не та, за кого себя выдает.

– С чего ты это взял?

– Есть на то причины, князь. Прибыла она позже этого Ганса. Лазутчица она! Да и не держатся так с отцом! Мне думается, что они того… полюбовники.

– Ишь ты куда хватил! – подивился Маршавин.

– Как-то я в трактир нежданно вошел, так он ей что-то на ушко нашептывал и за перехват держал. А определил он ее в трактир не случайно, девка она красивая, – блаженно сощурился исправник, – вот стрельцы и прут валом! От них можно немало услышать, а все это в уши шведам попадает. Оно сразу видно, что трактир – не ее дело, для другого она служит.

– С чего ты взял? – вопрошал Маршавин.

– Как тебе сказать, дьяк, – задумчиво протянул исправник. – Уж больно она спесива для трактирщицы. Даже на стрельцов посматривает так, как будто бы они у нее в услужении. Глядя в ее строгие глаза, так и хочется взять швабру и самому полы натирать. Хе-хе-хе! – расхохотался Егор, не разжимая зубов.

– Разве трактирщицы как-то по-другому смотрят?

– Тут как-то один из стрельцов ее пониже спины погладил, так она на него так посмотрела, что тот кружку с братиной едва не выронил. И знаешь, князь, что она ответила при этом?

– Ты в загадки-то не играй, – насупился князь Ромодановский, – рассказывай, как дело было.

– Я бы, говорит, королю этакого не позволила, не то что какому-то холопу. Я еще на ее руки посмотрел. Так кожа на них такая гладенькая и чистенькая, какой даже у наших боярышень не встретишь.

– Ведь на нее как-то Петр глаз положил.

– Было дело… Петр Алексеевич к ней в трактир заходил. Две кружки с пивом заказал. Что-то ей на ушко все пытался сказать, верно, договориться хотел, а она только морщилась. Любая на ее месте уже давно бы