– Вот оно что… Доставим мы им сухари, – многообещающе проговорил Ромодановский. – Они у них еще поперек горла встанут.

– А еще о поборах и податях говорят, будто бы безмерно завышены.

Крупная голова Ромодановского озадаченно качнулась:

– Что же за народец у нас такой на Руси? О благе их печешься, скверну выкорчевываешь, а она вновь гнилым многотравьем пробивается. И кто же это на поборы жалуется?

– Купец Афанасий Кучумов из Медведкова со товарищами.

– Разберемся и с ними, – сурово пообещал глава приказа. – Есть еще что-нибудь?

– Кажись, все, Федор Юрьевич.

– Вот что, попович. С сегодняшнего дня становишься на довольстве в Преображенском приказе. В сыске подвяжешься, а там, глядишь, в приказные выбьешься!

– С божьей милостью, князь, – глухо отозвался Федор Савельев.

– Ты это брось! Не с божьей помощью, а с моей. Уразумел? – строго спросил Федор Юрьевич.

– Уразумел.

– Надеюсь, грамотен? – все тем же строгим голосом спросил стольник.

– А то как же! – почти обиделся попов сын. – С малолетства в грамоте смыслю. За харчи прошения писал. Не тужил!

– Вот и славно, нам в приказе грамотеи нужны. Прошка, дай поповичу бумагу.

– Сейчас, батюшка, – вскочил подьячий. – Малость угол запачкан, чернила опрокинул, пришлось слизать, – показал он язык, черный от проглоченных чернил.

– Ты у меня так все чернила вылакаешь, – неодобрительно пробурчал князь. – Чем тогда приказы писать станешь?

Попович взял гусиное перо, оторвал зубами разбахромившейся конец и замер в ожидании.

– Готов?

– Готов, батюшка!

– «Я, попович из Переславля, Федька Савельев, бью челом князю Федору Юрьевичу Ромодановскому, главному судье Преображенского приказа… Хочу служить верой и правдой великому государю… хочу быть его глазами и ушами…» Написал?

– Написал, Федор Юрьевич, – отозвался попович, уставившись на князя.

– «Буду служить государю… живота своего не жалея… Коли смалодушничаю или предам интересы государя, погибнуть мне тогда лютой смертью…» – Поймав настороженный взгляд поповича, отвечал: – А ты как думал, Федька? Здесь все по правде, игры закончились… Написал?

– Написал, князь.

Взяв исписанную бумагу, заметил угрюмо:

– Коряво пишешь, попович, мог бы и поусердствовать. Это тебе не доносы строчить. Бумага-то казенная! Возьми, – протянул он исписанную бумагу подьячему. – Да припрячь ее, авось еще сгодится. Как изменников отловим, награду получишь. Может, деньгами, а может, что из вещичек перепадет.

– Федор Юрьевич, я тут еще одного крамольника хочу присовокупить.

– А ты, попович, во вкус входишь! – широко заулыбался князь. – Выкладывай, хуже не будет. Кто таков?

– Зовут Тихон Ерофеев Кобыльев, знаю, что из бывших приказчиков. Большой ненавистник государя нашего. Кровопивцем и иродом его называл. Ходит по трактирам и народ срамными речами тревожит. А иногда и грамоту может написать дурного содержания да по весям разослать. Народ читает и только дивится государевым забавам.

– Насчет забав это ты брось! – строго погрозил пальцем Ромодановский. – Где его искать?

– А кто ж его знает? – пожал плечами попович. – Сегодня он в одном месте водку пьет, а завтра в другое переберется. Слушатели ему харч дают да вином феразиевым потчевают. Тем и живет!

– Приспособился, значит. Ничего, отыщем! На то мы и Преображенский приказ. И не таких изменников отлавливали. Как он выглядит?

– Тощий, как ивовый прут, да темный. Кожа у него будто бы дуб мореный. На руках шрамы углядел, видать, от кандалов. Похоже, беглый! Руки у него длиннющие да жилистые, но силы в них немерено. На спор пальцами пятак гнул.

– Ишь ты!

– Весь кабак дивился, даже с улицы заглядывали.

– А роста какого будет? Ты записываешь, подьячий?

– Записываю, батюшка, все до последнего слова записываю, – скороговоркой отвечал подьячий.

Глаза поповича сузились, будто бы он примеривался.

– Да, пожалуй, подлиньше тебя, князь, – отвечал он, поразмыслив. – Дылда настоящая! Два аршина и с десяток вершков. Это точно. Такого и за версту разглядеть можно.

– А зенки какого цвета, не разглядел?

– Какого цвета очи, не помню, но скажу одно – темные! Дьявольские, так и горят злобою!

– Во что одет?

– Кафтан обычный, из зеленого сукна, на ногах – кожаные сапоги.

– Ишь ты… Где бывает, рассказывал?

– Про Суздаль говорил, про Владимир… Сказывал, что до Казани добрался, а там будто бы житие совсем худое. В Свияжске бывал.

Прикусив губу, подьячий быстро записывал.

– Еще что вспомнишь?

Попович пожал плечами.

– Все рассказал, Федор Юрьевич, как на исповеди.

– Ладно, ступай, нам поговорить надобно. И помни, попович, теперь ты не только за себя в ответе, но и за всю свою семью.

– Помню, князь. Как же забыть такое… – разом потемнел ликом попов сын.

– А теперь пиши, – продолжил Ромодановский, когда за поповичем прикрылась дверь. – «Я, главный судья Преображенского приказа стольник князь Федор Юрьевич Ромодановский… всем повелеваю… таких людей, которые станут без моего ведома крамольников допрашивать по слову и делу и присылать к Москве, передавать в Преображенский приказ…» Успеваешь?..

– Успеваю, государь.

– Далее пиши. «За нарушение сего указа применимы разные кары… Пусть даже если это воевода. А коли потребуется, ослушник будет бит батогами!..» Другой указ… «Всем воеводам… Разыскать и доставить в Преображенский приказ Тихона Ерофеевича Кобыльева, изменщика государева и вора!» Приметы не забудь написать…

– Пишу, государь.

– За указом должны следить приказные избы и докладывать мне еженедельно.

Грохнув входной дверью, в палаты вошел вестовой с приказным.

– Федор Юрьевич, тут письмо от шведского посла перехвачено.

– От Кинэна, что ли?

– От него самого.

– Чего же он там пишет, злодей эдакий?

– Пишет, что в нашей армии упадок и разгильдяйство…

– Ишь ты! – невольно хмыкнул князь.

– Полки составлены из одних молодых солдат, которые едва умеют обращаться с мушкетами. Пишет, что полки укомплектованы не полностью. В некоторых и вовсе не набирается одной трети. Пишет, что русских не стоит бояться, и чем быстрее Карл XII на Москву двинется, тем будет лучше!

– Вот он как заговорил, супостат! – все более хмурился князь Ромодановский. – Ведь мы его каждый раз водкой потчевали, а он даже не поперхнулся. Как же после этого скверным людишкам верить? На дыбу бы его, да розгами! – почти мечтательно протянул главный судья. – Да не поймут… Хорош, гусь! Как же вы грамоту его прочитали?

Приказный широко растянул губы: