Сзади-то поглядишь, так и не отличишь от нее вовсе! – Приподняв подбородок пленного, Патрикеев спросил ласковым голосом: – Ну что скажешь, милок? Кому ты грамоту-то нес?

– Хе-хе-хе! – рассмеялся Матвей. – Да ты ему по-русски говоришь, а он ведь по-нашему не разумеет!

– А я думаю, что же он на меня глаза как-то по-особенному таращит? Кому письмо ты вез, рожа заморская?!

Петр порывисто поднялся:

– Пойду я. Разберитесь без меня.

– Государь, тебе бы поостеречься нужно, – предупредил Патрикеев. – Вон как против тебя ополчились! Того и гляди, прирежут в какой-нибудь подворотне, а ты любишь по дворам расхаживать. Ну разве мало тебе девок? Да чего она тебе сдалась! Если хочешь, так мы тебе любую из них приведем. Ты только скажи.

– Устал я от вас, – обреченно отмахнулся Петр Алексеевич. – Пойду, поброжу немного.

– А с ним-то чего делать?

– Напоите до бесчувствия да бросьте где-нибудь на улице.

– А если того?.. Он тебя, Петр Алексеевич, погубить хотел? Письма убивцам нес, где тебя можно подкараулить.

Почесав в задумчивости затылок, царь признался:

– Перед курфюрстом прусским как-то неудобно, авось прознает. Как-никак мы у него в гостях. Что тогда? Он ведь меня братом в письмах называет, инженеров да оружейников в Москву присылает, а ему неприятности. Нет, вы уж лучше его под зад коленом. Да покрепче, чтобы помнил!

Следующий вечер Петр Алексеевич провел в ожидании курфюрста. Весело ждал. С выдумкой. Девок понагнал со всего обоза, что следовали с Великим посольством. Одних шутих только две дюжины. А кроме того, привели девиц с таверны, доступных и характером легких.

Когда ожидание затянулось, Петр Алексеевич повелел всем гостям выйти в сад, где запалил фейерверк собственного изобретения. Вылетевшие петарды осветили половину неба, зато две другие отлетели в соседний дом и, выбив окно, запалили квартиру. Потеха усилилась, когда дородный хозяин вместе с молодой женой, сверкая обнаженными телами, выскочили на улицу, выкрикивая проклятия разудалому царю. И обещали пожаловаться на его потехи бургомистру. Только когда Лефорт вручил им два кошеля, набитых золотыми монетами, извиняясь за причиненные неудобства, инцидент был исчерпан.

Гонцы от курфюрста появились в тот самый момент, когда терпению царя уже подходил конец. Не желая унылым видом портить настроение собравшимся, они до земли поклонились Петру, сидящему в центре стола, и сообщили о том, что курфюрст неожиданно занемог и велел его простить.

Осерчавший Петр, ухватив гонцов за шиворот, вытолкал их в толпу шутов, которые и спровадили их из гостиной под громкое улюлюканье.

Веселье набирало размах, захватив безумством соседние трактиры. Закончилось оно в тот самый момент, когда из ближайших погребов была вынесена последняя бутылка.

В торговый день Китай-город многолюден. По воскресеньям здесь кипела жизнь. Торг, разбитый на ряды, был многословен и суетлив. Между рядами продавалась снедь. Возвышались харчевни, сбитые из крепкого бруса. В немалом количестве встречались питейные погреба, к которым чинно выстраивался люд. Тут и там стояли квасные кади, у которых также бойко шла торговля. За мясными рядами выстроились лари с рубцами, далее протягивался рыбный ряд, где вместе с печеной продавали и живую рыбу из огромных кадок. Хмельные ротозеи толкались там, чтобы взглянуть на диво. Во фряжном ряду была та же сутолока. Вино продавали на вынос в кувшинах, а то и в кружках. Торговля не затихала даже на минуту. Не отходя от гостиного ряда, бражники пропивались до исподнего и, не утолив хмельную душу, ненавязчиво выпрашивали грошик у удачливых купцов. Боясь спугнуть удачу, те охотно и весело расставались с гривенниками, которые тотчас пропивались у питейного погреба.

Натянув шапку на самые брови, Егор переходил из одного ряда в другой, вслушиваясь в беспечные разговоры. На первый взгляд ничего крамольного – купцы были заняты своим товаром. Расхваливая его на все лады, покупатели придирчиво и строго всматривались в предложенный товар, немилосердно и рьяно торгуясь за каждый грошик.

Не задерживаясь, Егор двинулся дальше, к сапожному ряду. Как бы ненароком оглянулся и увидел, что солдаты из Преображенского приказа, переодетые в крестьян, не отстают и топают за ним следом. Пользуясь предоставленной свободой, детины весело переходили от одной лавки к другой, от погреба к шалашу, примеривались к каждой снеди, как если бы их карманы были полны серебра. В действительности у них на всех был один рублик, невесть каким образом оказавшийся в их казенных карманах. Всего лишь ненадолго рекруты задержались подле веселой молодой женщины, которая, подмигивая, предлагала зайти внутрь для удовольствия. Собравшись гуртом, молодцы, очевидно, размышляли, как потолковее распорядиться ценным рубликом, но, натолкнувшись на строгий взгляд Егорки, двинулись далее, обещая девке заглянуть в следующий раз.

Масляным рядом, веселя торговый и праздный люд, прошла толпа скоморохов и шутов, наяривая на гудках да сопелях. А следом за ними в шутовских колпаках, потешно перебирая кривенькими ножками, шествовали карлик и карлица. В руках у каждого – по большой шапке, куда медным дождем сыпалась мелкая монета.

– Подайте Христа ради, – протяжно и заунывно раздалось у пивных кадей, выстроившихся рядком; здесь было любимое место юродивых и шутих.

Народ сюда заявлялся незатейливый, простой, для того, чтобы выпить ядреного кваску да посудачить в очереди, а потому всегда можно рассчитывать на копеечку.

Остановившись у одного из шалашей, Егор прислушался. Говорили о разном, но в основном о своем. Кряжистый мужик, прижимая медный кувшин с пивом, жалился о том, что третьего дня на Крестцах в выставленном покойнике опознал шурина, сгинувшего в Замоскворечье с неделю назад.

Пожалился. Повздыхал. А потом запил печаль полкувшином пива. Живехонько блеснули глазенки. Кажется, от души малость отлегло.

Ничего такого, что могло бы оскорбить честь государя или князя Ромодановского. Обыкновенные пьяницы, больше озабоченные тем, чтобы влить в непомерные утробы хмельного зелья.

Вот еще один притон в виде крепкой избы, подле которой стояли две молодые бабы. Через нижнюю губу одной из них были продеты два бирюзовых кольца. Огляделся Егор, осмотрел фигуры. Платья неширокие, и телеса просматриваются славно. Если потискать малость, ладони приятность будет.

– Эй, милок! Чего же ты заглядываешься? Заходи! – звонко выкрикнула вторая, помоложе да покрасивее. – Такую сладость, как у нас, ты нигде более не познаешь, – проговорила она многообещающе. – Даже девки в Кокуе про такое не знают.

Егорка остановился, с интересом посмотрел на девку: интересно, о чем же таком девки с Кокуя не ведают? В какой-то момент Егор даже засомневался, а не зайти ли! Но раздумал: на вид уж больно простовата. Ей бы только коров за Земляным городом пасти.

«Чуден твой промысел, господи!» – усмехнулся Егор. Хотя, с другой стороны, можно было бы, конечно же, и заглянуть, да вот государевы дела не позволяют!

Приняв вид беспечного покупателя, Егорка переходил от одного ряда к другому. Весело перебрасывался шутками с девками, беззастенчиво торговался с купцами, прося снизить цену на понравившийся товар и, не добившись желаемого, разочарованно следовал далее.

Странное дело, но за те два часа, что он провел на базаре, продираясь сквозь множество тел, он не услышал ни одного крамольного слова о государе. Походило на то, что в умах царских подданных вдруг неожиданно произошла какая-то переоценка, и все от мала до велика возлюбили Петра Алексеевича пуще собственного глаза.

Чудно все это!

Хотя, с другой стороны, объяснимо. Давеча в Ямской и Болвановской слободах князь Ромодановский повыловил изменников, а многих за злой язык лишил живота. Вот они и примолкли.

Глянув разок назад, Егор увидел, как сопровождавшие его рекруты заскучали. Ряды были заставлены всевозможной снедью и лакомствами, благоухающими вкусными запахами, а тут вместо плотной трапезы приходится довольствоваться только видом съестного.