— Конечно, нет. К чему спешить. Я могу ждать сколько нужно.
Вновь наступило молчание. Сеттиньяз спросил:
— И что же намереваетесь делать вы, пока я буду притворяться, будто хочу действительно купить эти суда?
— Я уеду с Диего.
— По другим делам или по этому же?
— По этому. — Он расхохотался. — Но и другим тоже. Я очень люблю сразу заниматься несколькими делами.
— Понимаю, что мой вопрос страшно наивен, но я все же его задам: то, что вы собираетесь предпринять, что вы, несомненно, уже предприняли, является законным или нет?
— Совершенно законным. И мне неведомо, выгорит мое дело или нет. Эта операция… весьма своеобразная. Но она не противозаконна и не аморальна.
Опять стало тихо. Дэвид Сеттиньяз смотрел на Климрода, не понимая, какие же чувства он испытывает.
— Вы, конечно, уверены, что я приму ваше предложение, не так ли?
— Почти, — ответил Климрод, одаривая его сияющей улыбкой.
— Черт бы вас побрал, — воскликнул Сеттиньяз по-французски, — иногда вы меня раздражаете, просто до бешенства! Ну хорошо, и каковы же должны быть мои высшие ставки на этих торгах?
— Один фунт и шесть пенсов. За каждое судно, разумеется.
В его серых расширившихся глазах под длинными темными ресницами — так по крайней мере показалось Сеттиньязу — промелькнуло что-то бесовское. Но и веселое.
Была уже ночь, когда Реб Климрод и Диего Хаас в тот же день вышли из самолета в аэропорту Парижа.
Как и условились, они тут же расстались; Реб не сказал, куда идет, а Диего отправился туда, куда ему велел Реб. Он приехал в отель «Георг V». Там он потребовал доложить о себе и очень скоро оказался в обществе двух созданий женского пола, вероятно, француженок весьма легкого нрава.
— Ну что ты еще придумал, негодяй, — спросил у Диего мужчина, сидевший между двумя созданиями.
— Бойтесь блондинки, — ответил Диего тоже по-испански. — Это переодетый мужчина.
В глазах собеседника появилась тревога:
— Ты в этом уверен?
— Нет, я сказал это шутки ради, — ответил Диего, целуя блондинку в губы.
— Здравствуй, дядюшка Освальдо. Как поживает Мамита?
— Твоя мать, говоря иначе, моя сестра, обезумела от горя, гнева, отчаяния и стыда. Она считала, что тебя уже несколько недель нет в живых, пока ты не соизволил прислать из Квебека открытку.
— Из Монреаля, — уточнил Диего приглушенным голосом (он с головой ушел под юбки блондинки, чтобы быть готовым ко всяким неожиданностям).
— Что ты делал в Канаде? Там же одни медведи и снега.
— Дела, — сказал, успокоившись, Диего (блондинка оказалась женщиной). — Кстати, о делах. Вы устроили мне это свидание завтра утром?
— Claro que si[42], — ответил дядя Освальдо.
Это был мужчина лет пятидесяти, у которого был тот же нос с горбинкой, те же глаза и даже тот же рот, что у старшей сестры, но те же самые черты, которые у Мамиты дышали непреклонной и решительной волей, на лице дяди Освальдо с годами смягчились. Хотя он и был очень богат, — правда, свое состояние он не заработал, а получил по наследству, — дядя Освальдо, по мнению Диего, был еще и почти умным человеком. Он не отрываясь смотрел на племянника и пыжился вовсю, стремясь казаться властным:
— На кой черт тебе понадобились все эти диковинные штуки?
Диего улыбнулся, в его глазах словно горели два солнца:
— Разве я вас спрашиваю, что вы собираетесь делать с этими сеньоритами? Когда вы приехали в Париж?
— Позавчера, — ответил дядюшка Освальдо.
— Вы ее видели перед отъездом из Буэнос-Айреса?
— Мамиту?
— Нет, — терпеливо возразил Диего. — Не Мамиту. Ее.
В данном случае речь шла о Еве Дуарте, более известной под именем Евы Перон, которую дядя Освальдо много лет назад устроил журналисткой на Радио Бельграно; он владел частью его акций.
— Да, — сказал дядя Освальдо. — Я встречался с ней. Я передал ей все, о чем ты меня просил, и она ответила согласием.
— Если учесть, сколько вы ей отваливаете на ее паршивые так называемые социальные проекты, то вряд ли она могла вам отказать. А письмо? Олух его подписал?
