Реб говорил на португальском, иногда вставляя несколько слов на испанском, английском и французском, зависимости от собеседника и языка или языков, которые они знали.
Да Силва достал другие карты, все они были составлены за пятнадцать последних лет группами лучших специалистов из «Рэнд энд Макнелли», Чикаго, токийской компании «Тейкоку Соин», «Эссельте Ман Сервис» из Стокгольма, «Мондадори-Макнелли» из Штутгарта и географического факультета университета Сан- Паулу.
Порт, расположенный на берегу Риу-Негру, в тридцати километрах на северо-запад от Араки, начали строить недавно. По генеральному плану это был один из трех предусмотренных портов. Строительство двух других либо было, намечено, либо уже началось: один — все на той же Риу-Негру, в ста километрах к югу от Моры, где родился Убалду Роша, другой — на самой Амазонке, ниже Манауса и неподалеку от Итапираньи. Да Силва, насколько мог коротко, точно и быстро, доложил о проделанной работе.
Он собирался добавить кое-что о строительстве базы в Каракараи, самой северной точке на Риу- Гранде…
— Спасибо, Тражану, я побывал там не так давно. Когда вы едете в Рио?
— Это не к спеху, — ответил Да Силва, возвращая улыбку.
Шесть месяцев назад из Нитероя к нему приехала жена с двумя детьми. Теперь они ходили в школу, построенную в прошлом году. И поскольку он был увлечен работой, скучать по Рио ему было некогда.
Было уже около восьми утра. До этого в течение двух часов Реб выслушал отчеты двух агрономов — Энрике Эскаланте и Унь Шеня, выполнявших каждый свою задачу: первый занимался фруктовыми культурами, какао, гевеей и каштанами в русле Пары, Унь Шень же — наполовину камбоджиец, наполовину француз — уделял основное внимание рисовым плантациям и животноводству.
Он родился в Кампонгтяме, в Камбодже, и так же, как Тражану Да Силва, получил диплом агронома благодаря системе стипендий, назначаемых фондом, который возглавлял некий Джордж Таррас. Унь Шень и Эскаланте работали вместе в Малайзии и на Филиппинах по заданию трех компаний — этими компаниями руководил Хань. С Филиппин, например, Унь Шень вывез несколько сортов чонкозерного риса, который, с его точки зрения, сможет без труда прижиться на землях Амазонки.
Чуть писклявым голосом он заметил:
— Я рассчитываю на два урожая в год, в августе и январе, сбор — примерно пять тонн с гектара.
— А какой средний показатель в Бразилии?
— Полторы тонны с гектара. Кроме филиппинского риса, мы посеем суринамский сорт «агеши». На опытных полях результаты очень убедительны.
— По поводу силосных башен поговорите с Уве.
— Уже поговорил. Он вам расскажет об этом в самолете.
Уве — это Уве Собеский. В его паспорте было указано, что он западный немец, но он был родом из Восточной Пруссии и со всей семьей перебрался за «железный занавес» на грузовике, который сам же покрыл броней. В качестве члена амазонского штаба он выполнял задания, связанные с техническими сооружениями, заводами, плотинами и электростанциями. Под его началом находилось около пятидесяти инженеров самых разных профилей и национальностей.
Эскаланте, Да Силва и Унь Шень в этот день остались на месте, а Уве поднялся в «Боинг-707» вместе с Делом Хэтэуэем, американцем, отвечающим за разработку подземных ресурсов (он сотрудничал с Яном Кольческу, который в основном занимался разведкой полезных ископаемых), и другим человеком, географом, который, как и он. был из Северной Америки. Его звали Морис Эверетт. На протяжения девяти лет он координировал работу картографов, следил, чтобы различные группы были изолированы друг от друга, дабы нигде не был зафиксирован весь план целиком.
На борту самолета оказалась также Марни Оукс, — белокурая и спокойная женщина лет сорока пяти; красотой она не отличалась, но зато была поразительно энергична; Марни отвечала за материально- техническое обеспечение, транспорт, передвижения каждого человека, в том числе и Реба, по крайней мере в периметре Амазонки. Eе служба осуществляла также контроль за средствами связи. Это она прислала «Сикорского» в точно назначенный на неизвестную поляну в джунглях.
«Боинг» поднялся на исходе утра. В три часа пополудни он приземлился в Рио, в аэропорту Сантуш- Дюмон. Он летал под панамским флагом и официально принадлежал туристской организации, возглавляемой лондонской миллионершей Этель Кот.
В Рио их встречал Диего Хаас.
Но не один.
Жоржи Сократес тоже был здесь. Как обычно, Реба Климрода встречали предельно скромно. Он всегда возражал против шумных сборищ в его честь в аэропортах и других общественных местах. И, действительно, выйдя из самолета, весь штаб незаметно растворился, Реба никто не сопровождал.
— Будто они и знать тебя не знают, — пошутил Диего.
Он проводил Реба до машины, где уже сидел Сократес с набитым документами чемоданчиком на коленях. Жоржи был покрупнее Реба, а его четкость и умение держаться непринужденно, даже элегантно, в чем-то напоминали Сантану. Он работал у Реба с 1952 года. Его состояние, полученное в семье, было довольно значительным и до встречи с Королем, но с тех пор оно увеличилось в десять раз. Помимо португальского, он говорил на четырех языках: английском, французском, испанском и итальянском. Диего считал его таким же умным, как Поль Субиз, и чуть ли не равным по интеллекту Джорджу Таррасу; с точки зрения Диего, Таррас олицетворял собой вершину человеческого разума. Реб, разумеется, был вне конкуренции.
— Серьезные проблемы с ди Андради, — сказал Сократес, как только машина тронулась.. — Он возобновил активность, как вы и предвидели. Требует, чтобы пятьсот тысяч долларов были положены на его счет в Швейцарии.
При выезде из аэропорта Диего повернул налево. Он направил старенький «Шевроле» к Музею современного искусства, где висела афиша выставки Миро, затем поехал по проспекту Бейра-Мар, вытянувшемуся вдоль пляжа и бухточки Фламенгу. На заднем сиденье Реб читал бумаги, приготовленные Сократесом.
