— Я сам спрошу, Джим. Что у вас, Ян?
— Коалин, — тут же отозвался Кольческу. — Исследования девятимесячной давности подтвердились. Качество месторождения — великолепное, к тому же слои залегают буквально на поверхности. Копнешь ногой — и сразу все видно.
— Вы сделали расчеты?
— На первый взгляд там не менее тридцати — пятидесяти миллионов тонн. Я оставил на месте бригаду, как было условлено. Более точные цифры мы получим через шесть недель.
— И какое место в мире мы тогда займем? Второе?
— Третье. Но будем надеяться на лучшее.
— Гонконг на линии, — прозвучало по громкоговорителю. Реб снял трубку:
— Да, Хань. Расскажите, пожалуйста, о сингапурском деле. И только потом о Веллингтоне. Слушаю.
С высоты девятисот метров, на которой летел вертолет, вдруг стала видна просека, которую легко можно было принять за естественную. Однако этот туннель в частоколе деревьев прорезала взлетно- посадочная полоса длиной три с половиной километра. Через прямоугольный иллюминатор Кольческу увидел несколько бело-зеленых построек. Он вздохнул с облегчением: нет, два месяца, только что проведенные им в джунглях, не произвели на него особого впечатления, хотя он и получал некоторое удовольствие от этой жизни, несмотря на массу неудобств и опасностей, которым подвергался.
Но вертолет приводил его в ужас.
Кроме того, он хотел женщину. Желательно в одежде. Дошло до того, что подвязки и бюстгальтеры стали казаться ему недостижимой мечтой.
Взлетно-посадочная полоса в джунглях находилась на высоте птичьего полета, в четырехстах километрах от Манаума и к северо-западу от бывшей каучуковой столицы.
В 1969 году аэропорт обслуживал не более шестидесяти домов, если не считать ангаров, где стояло двенадцать вертолетов всех размеров и семь самолетов, в числе которых были «Боинг-707», два «ДС-3» и одна «Каравелла», a также огромного скрытого зарослями гаража с сотней разнообразных машин и строительной техникой.
Маленькая термоэлектрическая станция была и вовсе незаметна, так как почти целиком уходила в землю, действительно, даже с небольшой высоты наблюдатель смог бы точно оценить масштабы сооружений, он разгадал бы, разумеется, постройки, но они показались бы ему мельче и помалочисленнее, и решил бы, что это лишь фазенда, только крупнее обычной.
Столь искусная маскировка была гордостью Тражану да Силва. На протяжении последних пяти лет, пока шли боты, он регулярно облетал стройку. И даже провел сколько аэрофотосъемок, затем, как настоящий шпион, изучал снимки в буквальном смысле слова через лупу, однократно изменял первоначальные планы, разработанные штабом из восьми архитекторов и инженеров (сам он был и тем, и другим в одном лице), иногда приходилось и самим высаживать деревья, строго следя за тем, чтобы цвет их листвы не нарушал ровного колорита, не был контрастным пятном в зеленом океане.
Однако проблему со взлетно-посадочной полосой долго не мог решить: как, черт возьми, добиться, чтобы просека почти четыре километра длиной, да еще с ответвлениями, и, конечно, прямолинейная, казалась незаметной с воздуха? Реб был непреклонен: он хотел, чтобы и днем, и ночью здесь могли садиться самые большие самолеты.
Да Силва лез из кожи вон, чтобы устранить бросающуюся в глаза прямолинейность площадки, он выжигал боковые просеки и даже использовал обманный прием — нарисовал на взлетном поле деревья, реку, якобы пересекающую полосу (пилоты были просто в бешенстве), болото, сверкающее на солнце, как настоящее. Идея принадлежала Гербу Толливеру. Он раньше служил в английской разведке и во время второй мировой войны в Ливии здорово «подшутил» над немцами, воевавшими под командованием Роммеля, построив несколько колонн из деревянных и картонных танков.
И все эти труды завершились красивой росписью самого покрытия полосы. Результат был сносным. Только не для пилотов, которые, видно, назло говорили, что не знают, куда опускать шасси.
Пришлось установить по краям разноцветные мигалки, работавшие даже днем, и посадить на наблюдательной вышке, поставленной меж деревьев у соседнего откоса (искусственного, конечно), асов по посадке самолетов вслепую.
Но главное заключалось в следующем: не уткнувшись носом в землю и не прогулявшись пешком между постройками, никто не догадался бы, что здесь живут и работают тысяча четыреста человек.
Тражану отпустил карту, и она заскользила вверх, за ней появилась другая.
— Вот здесь хребет Курупира. Река Катримани — на юге, а здесь — Мукажаи. Справа — истоки Апиау. Ян Кольческу работал в этой зоне, — толстым карандашом он нарисовал на прозрачной пластиковой пленке круг. — Я собирался использовать дорогу К17, которая, если судить с высоты птичьего полета, тянется на семьдесят километров, не более. Но работа потребовалась бы огромная, местность сильно пересеченная, отроги хребта Парима с вершинами в четырнадцать — пятнадцать тысяч метров…
Пока он говорил, Реб неотрывно смотрел на него, и, как всегда, возникало очень неприятное ощущение, что он заранее знает все, что ему хотят сказать.
Бразилец Тражану да Силва был приглашен на работу адвокатом из Рио Жоржи Сократесом шестнадцать лет назад, в 1953-м. Тражану был тогда всего лишь топографом, хотя и очень гордился своим первым дипломом. Но так продолжалось недолго: его послали в Швейцарию в Цюрихский политехнический институт, где преподавал сам Эйнштейн. Все расходы были с лихвой оплачены. Затем, по-прежнему бесплатно и даже получая кое-какие деньги, он, по рекомендации некоего Субиза, два года стажировался на крупнейшем марсельском предприятии по общественному строительству «Гран траво де Марсей», известном во всем мире. Затем работал на Кубе, в аэропорту Гонконга и в Соединенных Штатах. И только после перешел на службу непосредственно к Ребу.
Да Силва, как и все окружающие, называл его Ребом и не просто уважал, а чуть ли не благоговел перед ним; восхищение его было безграничным, а чувство дружбы — застенчивым, но верным.
— Согласен, — сказал Реб. — Прокладывайте эту просеку, как считаете нужным. Посоветуйтесь с Яном, он провел несколько съемок местности, и они могут дополнить ваши. Теперь перейдем к порту. Тражану, как двигаются дела?
