Убаду Роша приглушил подвесной мотор лодки, и в ту же секунду стало совсем тихо. Казалось, даже течение бурной реки прекратилось, и если бы не бульканье водоворотов, неожиданно раздававшееся то тут, то там, можно было подумать, что вода замерла. Как всегда перед рассветом, влага, скопившаяся за ночь в верхней части стеной стоящих зарослей, стекала дождем: большие жирные капли ползли по листьям и, срываясь, шлепались вниз. Но никаких других звуков не было слышно, и даже туканы помалкивали.

Маккензи с Кольческу уже проснулись и, конечно же, Яуа со своими тремя людьми. Один из этих трех решил даже встать: перешагнул через бортовую коечную сетку и скользнул нагишом в воду; погрузившись по пояс, он направил форштевень лодки по фарватеру, видимому только ему; время от времени над лодкой смыкался очень низкий и темный свод, и людям, сидящим в ней, приходилось ложиться.

— Aroami, — сказал индеец.

— Остерегайтесь змей, — перевел Роша двум своим белым спутникам.

Проплыли метров шестьдесят, каждый старался подтянуть лодку, хватаясь за ветки кустарника; вдруг в конце зеленого туннеля заиграли лучи восходящего солнца.

За туннелем оказалось озерцо, со всех сторон окруженное лесом. Толща серого тумана почти в метр высотой клубилась над поверхностью, распространяя вокруг легкий запах гари, который Роша сразу уловил своими чуткими ноздрями Индейцы яномами, видимо, тоже. Яуа почти незаметным движением век сделал знак, что все понял.

Причалили к крохотному пляжу. Материализовавшись с почти фантастической скоростью, появился эскорт, их было человек тридцать, не больше. Все — абсолютно голые, на голове — тонзуры, а члены приподняты вверх и прижаты к низу живота тонким ремешком, сплетенным из лиан и завязанным между ног. Каждый индеец держал в руках огромный воинский лук из черного дерева. Никто не произнес ни слова. Лодку вытащили из воды, подняли мотор, прикрыли его брезентом и упрятали под листву. Не забыли даже стереть следы, оставшиеся от форштевня и киля на ноздреватой земле. Лес сомкнулся за группой, выстроившейся, чтобы идти дальше, в обычном порядке: две параллельные шеренги с обеих сторон тропы, если можно было говорить о тропе, ведь даже Убалду Роша двадцать лет проживший в джунглях, не различал ее. Раздался сухой хлопок, напоминающий звук спущенной тетивы, ударившейся о дугу лука.

Дозорные сразу замерли, насторожившись, затем часть из них растворилась в зарослях, а колонна застыла в ожидании. Но они быстро вернулись, с беззвучным смехом показывая на паутину, которую им приходилось срывать, чтобы проложить себе путь, — это доказывало, что врага, готовящего засаду, поблизости нет. Но Рошу не проведешь, он понимал: что-то кроется за этой игрой. Вот уже два года он не слышал о кровавых столкновениях. Но с яномами нельзя ни за что ручаться: ссора из-за женщины или на охоте могла очень быстро перерасти во что угодно, слишком много скрытых зачастую молниеносных стычек довелось ему повидать здесь, где стрелы полтора метра длиной неожиданно вдруг вылетают из густых, с виду необитаемых зарослей. Снова тронулись в путь и шли несколько часов.

Полчища визгливых обезьян проносились по зеленому своду над головами путников, но так высоко, что и стрелами не достать. Шествие все больше напоминало охоту. Сначала попались свежие следы кабаньего стада, и трое или четверо мужчин отделились от группы, предварительно намазав себе плечи и грудь коричневой и довольно пахучей жидкостью. Охотнику на кабана полагалось быть пахучим и соответственно разрисованным, к тому же нельзя было называть зверя, чтобы он не пропал. Следопыт, раньше всех заметивший кучки развороченной кабаном земли, сказал особым тоном: «Я увидел птиц», — и все поняли. Затем, через какое-то время, две другие группы пошли по следу тапира, спасающегося от собак или замешкавшегося у норы, где затаилось целое семейство броненосцев. Роше повезло, в сине-зеленой мгле он нос к носу столкнулся с ярко-зеленой, чуть ли не фосфоресцирующей змеей и тут же убил ее ударом мачете. Он подарил змею Яуа, тот вырвал у нее ядовитые зубы, воткнул их в пень, затем отрезал голову и перевязал туловище вверху, чтобы не вытекала кровь. Индеец шаматари смеялся:

— Если охотники вернутся ни с чем, у нас все же будет мясо на сегодняшний вечер.

Но предзнаменования были счастливыми: по пути не встретили orihiye (зверя, умершего естественной смертью), не слышали крика птицы kobari, и охотники тщательно «закрывали дорогу», оставляя позади поперек тропы сломанные ветви, чтобы не прошел зверь. И тем более никто не присаживался по надобности вблизи нор броненосцев.

Впрочем, через несколько часов охотники нагнали колонну уже с добычей — двумя пекари и другой дичью.

Вечерний привал устроили вокруг огня, над которым начали коптить мясо, а в это время молодежь подвешивала гамаки. Кроме того, незадолго до наступления ночи в стволе сухого дерева нашли пчелиный мед, развели его в воде и выпили. Ужин состоял из нескольких ара и трубачей, подстреленных в пути и сваренных в воде, но прежде всего поели жареных бананов, орехов, гусениц и головок тягантских термитов. От последнего блюда Маккензи воздержался. Ботаник, специалист по разведению тропических фруктовых деревьев, жил и в Новой Гвинее, и в Африке, но в том, что касается пищи, неприхотливостью не отличался. У Яна Кольческу, напротив, термиты буквально хрустели на зубах: он был геологом, многие годы провел в Андах и в горах Центральной Америки, поэтому приспосабливался ко всему намного легче, чем шотландец.

К мясу животных, убитых в этот день, не притрагивались, это принесло бы несчастье. На следующее утро с восходом солнца двинулись дальше, и сам Яуа раздувал огонь в углях, которые они оставляли, произнося ритуальное заклинание: «Дух, дух, раздувай огонь…» — без этого вся экспедиция могла бы оказаться в опасности, на нее напали бы души мертвых, которые бродят в лесу и не могут разжечь огонь; некоторые из них безобидны, другие же, наоборот, могут погубить охотника, напав на него сзади, или, еще хуже, отнять у него «средоточие жизни».

К концу следующего дня добрались до «shabono», где находился Реб.