Крик, вырвавшись из груди Нолика, уже не прекращался. Больно же, больно!

Собака рванула головой. Нет! На секунду, на крохотную секунду, собака оставила Нолика в покое, ровно настолько, чтобы он понял – у него больше нет руки. Больше. Нет. Руки.

Нолик даже успел поднести к глазам то, что осталось от кисти. В лицо тонкой струйкой плеснуло что-то теплое. Кровь.

Капли попали на лицо. В распахнутый криком рот.

Собака снова метнулась вперед. К горлу. Нолик успел отклониться назад, и зубы снова сомкнулись на истерзанной руке.

Больно, больно, больно, больно…

Тело Нолика билось, разбрызгивая кровь. Запах и кровь доводили обезумевшую собаку до бешенства.

Петрович замер в нерешительности. В каком-то остолбенении он переводил взгляд с дома на бьющийся клубок тел.

Там, возле дома, человек, убивший – лесник сразу понял это – убивший его сына. Здесь…

– Убери собаку! – через забор перепрыгнул Кирилл.

– Я!..

– Собаку!

– Не-е-ет! – голос Нолика поднялся до животного визга.

Собака впилась в его живот, мотала головой, разбрасывая в стороны ошметки и брызги.

– Помоги!

Кирилл ударил собаку ногой в бок. Изо всей силы. Кавказец взвизгнул, но не отпустил жертву. Кирилл схватил собаку за обрубленное ухо, приставил к голове пистолет так, чтобы не задеть Нолика и выстрелил.

Крик человека и визг собаки слились в один жуткий звук. Кавказец отпустил Нолика, попытался повернуть голову к Кириллу, но тот, вцепившись в густую шерсть, удержал голову на месте и снова выстрелил. Еще раз.

Собака замолчала, тело ее судорожно дернулось несколько раз и замерло.

Кирилл разжал пальцы.

Молчал и Нолик. Умер или потерял сознание, подумал Кирилл. Во двор спрыгнул водитель, которого Кирилл оставил в машине.

– Чего тут у вас? Твою мать… – водитель чуть не наступил на тело Нолика.

– Он возле дома, – сказал лесник, – возле дома.

– Где?

– Был на крыльце.

Кирилл потянул к себе водителя за рукав:

– Аккуратно вдоль сарая обойди дом. Я пойду справа.

– Понял, – водитель щелкнул затвором пистолета.

– А ты… – Кирилл толкнул Петровича, – пойдешь прямо к крыльцу, только медленно, так, чтобы не обгонять нас. Слышишь?

Петрович смотрел на мертвую собаку, шевеля губами.

– Петрович, мать твою…

– Что?

– Пойдешь прямо к крыльцу.

– К крыльцу, – механически повторил Петрович безжизненным голосом, – к крыльцу.

– Давай, – Кирилл бесшумно скользнул вдоль забора.

Петрович недоуменно посмотрел ему вдогонку. К крыльцу? Зачем? Зачем?

В дом? В дом, к сыну. В доме остался сын. Его убили. Я знаю, что его убил тот парень, которого я хотел продать Крабу.

К крыльцу. В дом. Петрович двинулся через двор, даже не стараясь идти тихо. В дом. И Кунака убили. В дом. Сын. Он там, в доме. В доме.

Петрович поднялся по скрипящим ступенькам. Вошел в дом.

Сын был здесь. Его сын, которого он считал своей собственностью, своим батраком. И который все-таки был его сыном.

Теперь он лежал возле стены. Его лицо… У него не было лица. Лесник обвел взглядом комнату.

Разбитые часы. Изуродованный буфет, усыпанный осколками посуды и бутылок. Кровавая каша вместо лица сына. Тускло отсвечивающая коричневым гильза. Возле стены лежит другая. В лужице крови.

Кровь на полу, на стене, на лице… Нету у сына лица.