Водитель могучего гусеничного трактора, который буксировал эту грозную хоботастую махину, теперь беспомощную и виноватую, старался, как мог… Изнемогающий пятидесятисильный «Челябинец» бился, будто припадочный, содрогаясь от непрерывных хлопков. Он оборвал уже два стальных троса. Ему помогал орудийный расчет застрявшего орудия, подваживая тяжесть бревнами, но пока без всякого результата.

Толпа шоферов, бойцов-артиллеристов и ездовых конного обоза тесно окружила орудие, азартно помогая советами, громкой бессмысленной руганью, дымом махорки, озлобленными плевками. Иван тоже остановился в этой нетерпеливой и бессильной толпе.

Рассвет торопился. Уже стало видно в сотне метров впереди моста стоявшую на пригорке колонну танкеток и возле них столпившуюся группу водителей в кожанках и черных шлемах, а подальше, на горке, — деревню с высокими шатрами тесовых кровель под резными коньками.

«Челябинец», который пытался вытащить злополучное орудие, захлебнулся перебоями оглушительно гулких хлопков и внезапно смолк. Тогда с оставленного Балашовым берега снова стали слышны крики, гудки, завывание отдельных моторов и ржание лошадей.

Чуть-чуть в стороне, возле самого моста, на берегу, сошлись кучкой несколько молодых командиров. До Ивана изредка доносились их голоса. Словно смирившись с создавшейся обстановкой и положась на удачу, они не обращали внимания на крики, брань, суету, на невыносимое тарахтенье тракторного мотора и оживленно рассказывали друг другу о последних боях и, как понял Иван, о новом прорыве фронта фашистами.

«Но если прорыв, то надо его заткнуть, надо остановиться вот здесь или вернуться назад и драться, а мы… куда же мы все отходим?! Как же мы смеем!» — думал Иван, с мучительной болью представляя себя самого соучастником невероятно позорного преступления.

— Воздух! — раздался в этот момент у моста тревожный вскрик и повторился со всех сторон.

Вместе со всеми Иван запрокинул голову и увидал на розовеющем и очистившемся от облаков горизонте черные точки. Он кинул взгляд вправо, влево, инстинктивно подыскивая укрытие. Команда «Воздух!» перелетела на тот берег. Десятки людей опрометью кинулись прочь от моста по обе стороны переправы, прыгали в отрытые за дорогой специальные щели, бежали в кусты, в хлеба…

И вдруг кто-то рядом с Иваном некстати громко расхохотался:

— Да это же галки летят!

— Галки! — откликнулось, словно эхо, в толпе. — Галки! Вороны!

Вокруг раздался возбужденный смех, послышались издевательские насмешки над теми, кто успел убежать с дороги; все вдруг стали закуривать, щедро предлагали друг другу папиросы и махорку.

«Но ведь галки — только отсрочка! Ведь фашистская авиация тоже сейчас прилетит! — взволнованно думал Иван. — Надо же все-таки что-то делать, предпринимать, торопиться…»

Иван оглянулся на группу командиров:

«О чем они думают? Или они растерялись?»

Взгляд Ивана скользнул по их лицам, уже розовеющим в отблесках утренней зорьки. Они были помяты и озабоченны, глаза опухли и покраснели от недостатка сна и от ветра.

«Устали», — понял Иван.

Тарахтенье трактора в эту минуту снова оборвалось.

Высокий, несколько дней не бритый, молодой плечистый майор выделялся в центре командирской группы. По виду он был самый опытный и авторитетный. Все его слушали, если он говорил, и к нему обращались, когда говорили сами.

— А через час в самом деле фашисты ведь налетят, товарищ майор, — сказал какой-то младший лейтенант.

— Все к чертям раздолбают! — спокойно согласился майор, даже с какой-то зловещей усмешкой. — А что тут попишешь?! Ведь вон опять что творится! Вот так же точно под Минском было. — Майор сделал неопределенно широкий жест, словно пытаясь изобразить расплывчатость этого огромного скопища у моста. — Таков уж закон войны, — поясняюще обратился он к группе младших: — раз уж фронт прорван, части разбиты и все потекло в тылы, тут дисциплинку уже не воротишь, тут хозяин — стихия!..

— Зря это вы так насчет «законов войны», товарищ майор! — внезапно раздался над ухом Ивана надсадный и хриплый, как будто простуженный, голос. — Товарищи командиры! Неужели среди вас так уж и нет коммунистов?! — громче спросил тот же голос.

Иван оглянулся и увидел за собою такого же рослого, как майор, широкоплечего человека с забинтованной головой. Окровавленный ссохшийся бинт закрывал правую половину его лица, обожженный, опухший, гноящийся левый глаз с опаленными ресницами и бровью выглядел неприятно, он горел почти ненавистью. Этот внезапно явившийся человек в командирской форме, но без знаков различия, говорил раздраженно и вызывающе.

— Товарищ майор! Вы бы должны понимать, что творится! Что же вы так стоите?! Знаете, сколько народу ждет переправы?! — хрипло выкрикнул он.

— Что такое? — сухо и холодно спросил майор. — Что вы хотите сказать? Я тут при чем? Я что, начальник колонны, что ли?!

— А кто же тут при чем? Кто при чем?! — ожесточенно напал одноглазый, вызывающе наступая. — Я вижу, что вы тут, на мосту, сейчас старший по званию, — чья же прямая обязанность взяться за это?!

Красный глаз незнакомца уперся в лицо майора. Словно не замечая, он локтем отстранил Ивана и вплотную продвинулся к группе командиров. В залитой кровью шинели, с кровавой коростой на лице, с отросшей седой щетиной на подбородке и на левой, незабинтованной щеке, с гранатой за поясом и с наганом, рукоятка которого торчала из-за борта шинели, он выглядел как какой-то «неистовый партизан» эпохи гражданской войны, но его лицо, а главное — голос и манера говорить чем-то показались Ивану знакомыми.

— Что вы ко мне привязались? — досадливо, с прежней сухостью огрызнулся майор. — Кто вам позволил подсказывать мне мои «прямые обязанности»?! Мне они лучше известны!..

Но «неистовый» не сдавался:

— А вы что, по этим самым «законам войны», о которых вы говорите, поддались панике, что ли, товарищ майор? Разгружать надо мост, вот что делать! — почти прикрикнул он на майора.

Вся группа молоденьких командиров теснее окружила майора и его внезапного собеседника.

— Не знаю, как вас по званию… Я не начальник колонны, не трактор и даже не тракторист! — резко и несколько издевательски оборвал майор незнакомца.

— Я полагаю, товарищ майор, что вы командир Красной Армии, мне показалось, что вы должны быть коммунистом, — сказал одноглазый. — Я считал, что в такой обстановке…

— А вы меня не учите, в какой обстановке! — окриком перебил майор. — Я, к сожалению, в такой обстановке, в которой любой прохожий без знаков различия лезет учить старшего командира! Нечего сеять панику! Орудийный расчет исполняет свой долг — разгружает с моста орудие. А вы что?!

— Время уходит, товарищ майор, — вдруг сбавив горячность, сказал одноглазый. — Вон на пригорке колонна танкеток — вы бы им приказали спуститься и разом всем взять орудие на буксир.

Он указал на те самые танкетки, которые Иван заметил еще раньше. Теперь их водители стояли кружком, все что-то энергично жевали и в очередь отпивали все из одной «круговой» фляги спирт или водку.

— Я им не начальник. У танкеток есть свой командир, только он им и может приказывать. Поняли? — отозвался майор, поглядев туда же.

— Понял… Но если…

— Я больше вас не держу, вы свободны! — отбрил майор с видом неоспоримого превосходства.

Одноглазый оглянулся. В окружающих командирах он не увидел к себе сочувствия.

Иван, избегая встречи с его взглядом, отвел глаза и ощутил, что почему-то краснеет…

«Партизан» сделал резкое движение.

— Эх! — воскликнул он громко и хрипло и вдруг тихо и с укоризной добавил: — Товарищи командиры!..

Он отвернулся и решительно зашагал на пригорок, к деревне, куда уходила пехота.

— Видали?! — словно что-то было доказано, с чувством собственного достоинства, насмешливо и возмущенно сказал майор. — Черт его знает, что он за тип и чего ему надо! — добавил он.