военного округа, но и правительство… Восстание 25 октября имело лишь дополнительный характер». На защиту Зимнего дворца Керенскому удалось привлечь только около семисот «надежных» воинов – 37 офицеров, 696 юнкеров, 75 солдат. Временное правительство не доверяло армии, парализованной большевистской пропагандой. Такие отборные части, как, например, пулеметный кольтовский батальон, самокатный батальон и другие, брошенные на вооруженную поддержку Временного правительства, присоединились к большевикам. Находясь в Царском Селе и знай ситуацию, Керенский и его помощник Н. В. Виннер решили не сдаваться. «Когда большевики появятся в передних комнатах, застрелиться в дальних. В то утро такое решение казалось логичным и единственно возможным, – вспоминал Керенский. – Вдруг открылась дверь – и на пороге появились два человека: один гражданский и матрос. „Нельзя терять ни минуты, – сказали они, – к вам может ворваться озверевшая толпа. Снимайте френч“.

Через несколько минут Керенский облачился в матросскую форму, но выглядел в ней нелепо: «Рукава бушлата были коротковаты, рыже-коричневые штиблеты и краги явно выбивались из „стиля“, бескозырка еле держалась на макушке, глаза закрывали огромные шоферские очки».

Через полчаса ватага казаков и матросов ворвалась в комнату, покинутую Керенским. Заметив его исчезновение, они бросились на улицы. Все решали минуты, секунды. Керенский и помощник успели нанять возницу, который посадил их на телегу и довез до городских ворот. Там их поджидал автомобиль.

– Откуда он? – удивился Керенский и посмотрел на помощника, довольного собой и улыбающегося. Там они расстались, без слов прощания, наскоро обнявшись.

Офицер-водитель умело вел машину, выглядел спокойным, насвистывал мотив «Иветты» – популярной песенки Вертинского. Александр Федорович постепенно приходил в себя. Обнаружил, что на заднем сиденье расположился матрос. «Не беспокойтесь, – сказал офицер, перехватив взгляд Керенского. – Все в порядке». Вскоре машина остановилась у опушки леса. Офицер предложил Керенскому выйти из машины и показал на матроса: «Его зовут Ваня. Он вам все объяснит», отдал честь и уехал. Керенский с матросом углубились в лес по заросшей и малохоженой тропинке. На полянке увидели домик. Ваня зашел туда и вскоре вернулся: «Мои дядя и тетя будут счастливы принять вас. Пойдемте». Здесь, в своеобразном лесном приюте, Александр Федорович провел сорок девять дней. С теплом к хозяевам вспоминал это время, ведь они были очень смелы, так как через Ваню, наладившего связь с Петроградом, получили газету «Известия» от 29 октября, которая под заголовком «Арест бывших министров» писала: «Бывшие министры Коновалов, Кишкин, Терещенко, Малянтович, Никитин и другие арестованы (министры последнего состава Временного правительства. – В. С.). Керенский бежал. Следует принять необходимые меры для немедленного ареста Керенского. Всякое пособничество ему будет караться как тяжкое государственное преступление».

Керенский отращивает бороду и усы и со взъерошенными волосами походит на студента-нигилиста шестидесятых годов XIX века. Но изменение внешности не приносит успокоения. Приходится постоянно быть начеку, держать под рукою гранаты. Но не только личная безопасность волнует его. Он переосмысливает события минувших месяцев, что-то важное видится ему иначе, чем прежде, но он уверен, что громадная работа, проделанная им по освобождению общества от пут монархии, не должна не принести свои плоды и стоит Ленину и его прислужникам сбросить маску поборников демократии и патриотизма, как тут же мгновенно рассеется отравленная ложью, беспардонная большевистская пропаганда.

Еще многие годы он будет надеяться на это, на прозрение народа и его освобождение от тоталитарной власти «кремлевских владык», не учитывая, что, в отличие от него, они построили мощную систему защиты своей власти, подавляющую малейшее инакомыслие. На первых порах ему казалось, что его ожидания сбываются, и на это были реальные основания. Уже на следующий день после Октябрьского переворота, 26-го, выступили со своим заявлением руководители Совета крестьянских депутатов: «Товарищи крестьяне! Все добытые кровью ваших сынов и братьев свободы находятся в смертельной опасности. Гибнет революция! Гибнет родина! Вновь вся страна брошена в бездну смуты и развала! Вновь нанесен удар в спину армии, отстаивающей родину и революцию от внешнего разгрома. Большевики начали гражданскую войну и насильственно захватили власть в тот момент, когда Временное правительство, заканчивая подготовку закона о переходе всех земель в ведение земельных комитетов, исполнило давнишние желания всего трудового крестьянства и когда до прихода полномочного хозяина земли русской – Учредительного собрания – оставалось три недели. Они обманули страну, назвав голосом народа, всей демократии собравшийся в Петрограде Съезд Советов, из которого ушли все представители фронта, социалистических партий и советов крестьянских депутатов. Не имея никаких полномочий, они говорили от имени Совета крестьянских депутатов. Исполнительный комитет Советов с негодованием отвергает какое-либо организованное участие крестьянства в этом преступном насилии над волей всех трудящихся. Большевики обещают народу немедленный мир, хлеб, землю и волю. Ложь и бахвальство – все эти посулы, рассчитанные на усталость народных масс и на их несознательность. Не мир, а рабство за ними». Этот исторический документ был опубликован в газете «Дело народа» 28 октября 1917 года. Газета находилась под влиянием эсеров, защищавших интересы «крепкого» мужика, истинного кормильца страны. Керенский перечитал это заявление несколько раз. Его мысли и представителей крестьянских депутатов полностью совпадали. Значит, незряшными были его труды, поездки по стране, и то, что ставили ему в вину корниловцы, – создание Советов. Если бы они всюду остались коалиционными – не захватить бы большевикам власть в стране. Газеты доходили до домика в лесу, где скрывался Керенский, но разными сроками: одни сразу после выхода, другие – с большим опозданием. И это не зависело от Вани. Он оказался на редкость деятельным и преданным человеком. «Новая жизнь» от 7 ноября пришла в конце месяца. Внимание Керенского привлекла статья Горького. Он недолюбливал этого писателя, симпатизирующего «челкашам» и абстрактно-романтическому «буревестнику» – то ли птице, то ли летающему зверю, реющему и ревущему.

Но статью его прочитал с истинным удовлетворением и даже белой завистью. На этот раз писатель не растекался мыслью по древу, был конкретен, образен и краток, что говорило о его несомненном таланте: «Ленин, Троцкий и их преемники отравлены гнилым ядом власти… Рабочий класс не может не понять, что Ленин на шкуре пролетариата, на его крови производит только некий опыт… Рабочие не должны позволить авангардистам и безумцам взвалить на голову пролетариата позорные и кровавые, бессмысленные преступления, за которые будет расплачиваться Ленин, а не сам пролетариат… Ленин – не всемогущий чародей, а хладнокровный фокусник, не жалеющий ни чести, ни жизни пролетариата». «Вот именно – фокусник, черный маг под красным знаменем, – подумал Керенский. – Интересно, читал ли эту статью не Ленин, а Ульянов – брат убийцы Александра Ульянова, обещавший „пойти в жизни по иному, чем брат, пути“, но вышедший на большую дорогу как хладнокровный маньяк, порушивший миллионы жизней?»

Керенский бродил вокруг домика, к которому почти вплотную росли деревья, их колкие ветви задевали его лицо, но он не замечал этого. Статья Горького вызвала в его сознании поток мыслей, возникала речь, но говорить ее было некому, и постепенно в речи выкристаллизовывалась ее суть, укладывающаяся в небольшую статью – доведенный до минимума, но ослабевший крик его души: «Опомнитесь! Разве вы не видите, что воспользовались вашей простотой и обманывают вас? Все лицо земли Русской залили братской кровью. Вас сделали убийцами, опричниками. Поистине никогда в свое время не совершалось таких ужасов. Опричников Малюты Скуратова превзошли опричники Троцкого. Вам обещали хлеб, а страшный голод уже начал свое царство, и дети ваши скоро поймут, кто губит их. Вам обещали царство свободы, царство трудового народа. Где же эта свобода? Она поругана, опозорена. Шайка безумцев, проходимцев и предателей душит свободу, предает революцию, губит родину нашу. Это говорю вам я – Керенский. Керенский, которого вожди ваши ославили „контрреволюционером“ и „корниловцем“, но которого корниловцы хотели передать в руки дезертира Дыбенко и тех, кто с ним. Восемь месяцев по воле революции и демократии я охранял свободу народа и будущее трудящихся масс. Я вместе с лучшими привел вас к дверям Учредительного собрания. Только теперь, когда царствует насилие и ужас ленинского произвола, – только теперь и слепым стало ясно, что в то время, когда я был у власти, была действительно свобода и действовали правила демократии, уважая свободу каждого, уважая равенство всех и стремясь к братству трудящихся. Опомнитесь же, а то будет поздно и погибнет государство. Голод и безработица разрушат счастье ваших семей, и вы вновь вернетесь под ярмо рабства. Опомнитесь же!»

Стемнело. Ночь опустилась на лес. Александр Федорович шагнул в сторону от домика, выставив руку вперед, чтобы не натолкнуться на дерево. Ему казалось, что через несколько шагов наступит просветление, но чернота усиливалась. «Неужели мое открытое письмо не пробьет людскую темноту? – подумал он. – Если