В течение пути Александр Федорович посылал к генералу своих прапорщиков, предлагая вплоть до выхода из вагона в Петрограде чаю, закусок и прочего. Внешне (а может, искренне?) держал себя любезно; по его воспоминаниям, он принял решение арестовать Воейкова, чтобы оградить его от народного гнева, его арест – вопрос очень непродолжительного времени, просил относиться к нему с полным доверием, добавив, что он, как министр юстиции, сделает все, чтобы ему помочь.
На Николаевском вокзале Петрограда в ожидании приезда Керенского собралась огромная толпа, заполнившая платформы. Он воспользовался случаем и произнес речь, вернее – не мог не выступить перед людьми, ловившими каждую фразу, вылетавшую из его уст. Они специально пришли на вокзал, чтобы услышать своего кумира. Воейков запомнил несколько фраз из его речи, касавшихся самого генерала: «Я ездил в Москву, где лично задержал бежавшего от Государя Его Дворцового Коменданта генерала Воейкова, совершившего перед народом столько преступлений, он не избегнет суда… Товарищи, в моем распоряжении находятся бывший председатель Совета министров и министры старого режима… Они ответят, согласно закону, за преступления перед народом… Свободная Россия не будет прибегать к тем позорным средствам борьбы, которыми пользовалась царская власть!.. Без суда никто наказанию подвергнут не будет. Всех будет судить главный народный суд!»
Воейков признаётся, что слова Керенского настолько подействовали на аудиторию, что, когда его выводили из вагона, настроение публики было весьма напряженное. Впрочем, суд над генералом вершился мягкий, временами казалось, даже формальный, и ему в конце концов удалось бежать. Он не мог простить Керенскому строгие тюремные порядки, скудную еду и другие жесткие условия содержания, равные для него и всех других заключенных. Обвиняет его в вывозе из Сибирской ссылки каторжан во главе с цареубийцами Желябовым и Екатериной Брешко-Брешковской. Воейков замечает, что офицеры разделились на две категории: оставшиеся верными присяге и подвергнутые гневу народному – и поддержавшие революцию, являвшиеся с красными бантами и встречаемые овациями народа.
Бывшему царедворцу не нравится приказ Керенского, объявленный населению, частям войск и народной милиции, по которому «немедленному аресту подлежат:
1) пьяные,
2) грабители,
3) оказывающие сопротивление,
4) все чины наружной и тайной полиции и корпуса жандармов,
5) все лица, производящие обыск без права на то».
Заядлый монархист и антисемит, Воейков негодует, что «интеллигенция, одураченная еврейской прессой, проявила невероятную радость по поводу своего освобождения, так что люди при встрече говорили друг другу: „Христос воскресе… Наконец-то мы свободны!“
В судьбе каждого человека есть взлеты и… не обязательно падения, есть просто обыденная жизнь с надеждой на возвращение чудесного чувства взлета – полета души. В жизни Керенского не было падений, что может показаться странным людям, знающим его биографию, тем более по советским источникам. Он ошибался, в конце жизни признавал: «Мы были наивны», его предавали, обманывали, но он упрямо шел к своей цели и добился ее, пусть ненадолго, и потом, как увидим, остался верен своим идеалам. Падения в полном смысле этого слова, когда он стал безучастным к жизни, – такого с ним не было. До последних дней. Человек может быть немыслимо счастлив даже день, два, неделю, месяц, год… Александр Федорович познал истинное счастье. Он писал: «Воспоминания о первых неделях существования Временного правительства связаны с самым счастливым временем моей карьеры». Возможно, он укорачивает этот период. А победы в труднейших политических процессах? А работа в Совете рабочих и солдатских депутатов? Ведь это он писал первое свое воззвание: «Вчера, 27 февраля, в столице образовался Совет рабочих и солдатских депутатов из выборных представителей заводов и фабрик, восставших воинских частей, а также демократических представительств и групп. Совет, заседающий в Государственной Думе, ставит своей задачей организацию народных сил и борьбы за окончательное упрочение политической свободы и народного правления в России» (приводится в сокращении).
Молодой политик смутился, но в душе был безумно рад, что делегаты просили именно его составить это воззвание: «Александр Федорович, просим! Кто же еще, как не вы!», «Сам Бог велел! Не откажите! Мы вам верим!», «Будьте добры!»
Через несколько дней он вошел в первый состав Временного правительства, сделал шаг вперед, как казалось ему и всем. Он не мог заглянуть в слишком далекое и обманное будущее. Но если бы остался в Совете, как Чхеидзе, то, как человек принципиальный и культурный, по всей вероятности, возглавил бы этот орган, и Ленину потом трудно было бы обвинить его в каких-либо грехах: он отнюдь не меньшевик, человек из народа, любившего его, верившего ему, демократ до мозга костей. Но он вошел в правительство, которое Ленин называл чисто капиталистическим. Возможно, Советы пошли бы за Керенским, а не за Лениным. Но это предположение из области «если бы». Из одиннадцати членов правительства десять принадлежали к либеральным и умеренно консервативным партиям. «Я был единственным социалистом, и вскоре газеты стали практически называть меня „заложником революции“. Это определение нисколько не смущало Александра Федоровича. Большевистская печать считает введение его в правительство уступкой буржуазии народным массам и приводит в качестве подтверждения этого факта фрагмент из воспоминаний В. В. Шульгина о разговоре министра земледелия кадета Шингарева с товарищами по партии, состоявшемся накануне революции:
«– Если на нас свалится власть, придется искать поддержки, расширяя прогрессивный блок налево…
– Как вы себе это представляете?
– Я позвал бы Керенского.
– Керенского? В качестве кого?
– В качестве министра юстиции, допустим… Надо вырвать у революции ее главарей… Из них Керенский – все же единственный… Гораздо выгоднее его иметь с собой, чем против себя».
Александр Федорович не чувствовал к себе какого-то предвзятого или снисходительного отношения со стороны других министров. Испытывал истинное уважение к председателю правительства князю Львову, ведущему свое происхождение от древнего рода Рюриковичей, семьсот лет правивших Россией. Несмотря на это, он всю жизнь пытался улучшить участь крестьян, боролся за их право участвовать в политической жизни страны, выступал против разлагающейся монархии. Этим он вызвал закономерное озлобление со стороны генерала Воейкова, отражающее отношение к новому режиму. Генерала раздражало то, что радовало Львова: «Мы можем считать себя счастливейшими людьми…», «Поколение наше попало в наисчастливейший период русской истории…» Князь был истинным гражданином своей страны, обладал выдающимся организаторским талантом и пользовался огромным моральным авторитетом. В этом глубоко религиозном человеке было что-то славянофильское и толстовское, замечал Александр Федорович, приказам он предпочитал убеждение и на заседаниях кабинета всегда побуждал всех к согласию. Его часто обвиняли в слабоволии, что было абсолютно безосновательным. Он слепо верил в неизбежность триумфа демократии (впрочем, как и Керенский), в способность русского народа играть созидательную роль в делах государства. И не уставал на людях и в частных разговорах повторять слова: «Не терять присутствие духа, сохраняйте веру в свободу России».
Князь Львов был уникальным человеком из редкой даже тогда породы умнейших и благороднейших людей и не случайно вызывал уважение и даже преклонение Керенского. Именно благодаря Львову с самого первого заседания Временного правительства министры в своих дискуссиях достигали быстрого и полного согласия. «Всех нас объединяло чувство долга, которое мы ставили выше принадлежности к разным партиям. К сожалению, это чувство оказалось недолговечным, и в дальнейшем Временное правительство не отличалось более единой убежденностью и взаимным доверием. Но тем не менее оно в поразительно короткий срок смогло заложить основы демократического управления, которое гарантировало ведущую роль в делах нации трудящимся массам и впервые ликвидировало все политические, социальные и этнические ограничения», – вспоминал Керенский.
…Спустя много лет в Америке он, уже поседевший, поднимется на шестой этаж Гуверовской башни, где помещался и находится до сих пор русский архив библиотеки Института войны, революции и мира, и в течение двух минут получит несколько ящиков с аккуратно разложенными стенограммами заседаний Временного правительства. Не спеша, но внимательно, с интересом он просмотрит их и подивится огромному
