напряженной атмосфере митинга написал приказ № 1. Приказ будто был необходим, так как из-за интриг Гучкова армия в период междуцарствия могла присягнуть Михаилу…» «Но вы понимаете в такой бурлящей атмосфере, я больше думал о солдатах, а не об офицерах…». Сей «митинг», сам себя избравший парламент, иногда соглашается с правительством, иногда нет. Со своей точки зрения он прав. Какие же это «революционные» министры, Гучков и Милюков? Но вообще-то тут коренная нелепость, чреватая всякого рода последствиями…Революционность митинга-совета не оформила какую-нибудь твердую, но одну линию; и себя не ограничила… Я не говорю о Соколове, но другие, знают ли они чего хотят и чего не хотят?.. Беда в том, что ничего этого пока не намечается…

Рядом еще чепуха какая-то с Горьким. Окруженный заевшими его большевиками Гиммерами и Тихоновыми, он принялся почему-то за «эстетство», выбрали они «комитет эстетов», для укрощения революции, заседают… Они страстно ждут Ленина: «Вот дотянуть бы до его приезда, а тогда мы свергнем нынешнее правительство…» Исключительная зима. Ни одной оттепели… В Кронштадте и Гельсингфорсе убиты до 200 офицеров. Гучков прямо предписывает это Приказу № 1… Адмирал Непенин телеграфировал: «балтийский флот как боевая единица не существует. Пришлите комиссаров». Приехали депутаты. Когда они выходили с вокзала, а Непенин шел им на встречу – ему всадили в спину нож…

Между «двумя берегами, правительственным и советским», нет координации действий и почти нет контакта… На днях Керенский ездил в Зимний дворец. Взошел на ступени трона (только на ступени!) и объявил всей челяди, что «Дворец отныне национальная собственность», поблагодарил за сохранность в эти дни. Сделал все это с большим достоинством. Лакеи боялись издевок, угроз, но, услыхав, милостивую благодарность – толпой бросились провожать Керенского, преданно кланяясь. Когда он ехал из Дворца в открытом автомобиле, ему кланялись и прохожие… Керенский сейчас единственный ни на одном из «двух берегов», а там, где быть надлежит с русской революцией. Единственный. Один. Он гениальный интуит, однако не «всеобнимающая» личность: одному же вообще сейчас никому быть нельзя. А что на верной точке зрения только один – прямо страшно».

Жаль, что Зинаида Николаевна Гиппиус, дружившая с Керенским, не поделилась с ним своими опасениями. Возможно, для этого не было возможности, из-за чрезмерной занятости министра юстиции.

В первой своей телеграмме министр юстиции Керенский предписывал прокурорам страны освободить всех политических заключенных и передать им поздравление от имени нового правительства. Вторая телеграмма, посланная в Сибирь, приказывала немедленно освободить из ссылки «бабушку русской революции» Екатерину Брешко-Брешковскую и со всеми почестями отправить ее в Петроград. В аналогичной телеграмме Керенский приказал освободить «пятерку» социал-демократов, членов Думы, которые в 1915 году были приговорены к ссылке.

3 марта было опубликовано первое заявление Временного правительства: «Граждане! Временный комитет членов Государственной Думы, при содействии и сочувствии столичных войск и населения достиг в настоящее время таких успехов над темными силами старого режима, которые позволили ему приступить к более прочному устройству исполнительной власти. Для этой цели Временный комитет Государственной Думы назначил министрами первого общенационального правительства лиц, которым было обеспечено доверие за их прошлую общественную и политическую деятельность… В своей работе кабинет будет руководствоваться следующими положениями…» В основу их легли условия Совета рабочих и солдатских депутатов для передачи власти правительству, подредактированные Милюковым и министром юстиции.

После их перечисления говорилось, что «Временное правительство считает своим долгом присовокупить, что оно отнюдь не намерено воспользоваться военными обстоятельствами для какого-либо промедления в осуществлении вышеизложенных реформ и мероприятий». В заявлении правительства отсутствуют громкие, демагогические фразы и обещания. По-деловому, серьезно настроены и министры нового правительства, запечатленные на памятной для них и народа исторической фотографии. Девять из них сидят в первом ряду, а во втором вторым справа стоит скромный человек, лицо его спокойно, как у человека, без суеты и актерства исполняющего свой гражданский долг. Это Александр Федорович Керенский.

Еще четыре года назад Россия торжественно отмечала 300-летие дома Романовых: колокольный звон, парады, пышные богослужения во славу царя, юбилейные собрания, балы, гулянья, фейерверки, конфетти…

Люди раскупали сувениры, выпущенные к славной дате, в том числе дорогие – фарфоровые и хрустальные вазы с символами царской власти, с изображением императора, с золотой гравировкой: «К 300 -летию Дома Романовых»… Люди не жалели денег – не скоро еще состоится подобное торжество. Через четыре года выяснилось, что не состоится никогда. Это понял даже сам царь. Взвесив все шансы, оставшиеся на сохранение короны, он подписал отречение от престола и за себя, и за сына своего в пользу брата Михаила, при этом сославшись на отцовские чувства: «Расстаться с моим сыном я не способен». Цесаревич Алексей был удивительным мальчиком – добрым, вежливым, без тени заносчивости. Страдания от тяжелой болезни наложили отпечаток на его лицо, грустное и задумчивое. Александр Федорович, впервые увидев цесаревича Алексея, поразился его взрослости и серьезности, которые вкупе с нежными чертами лица создавали незабываемый образ. Он на несколько минут задержал на мальчике взгляд, подумав, что будет жаль, если он пойдет по стопам отца, из него мог бы вырасти своеобразный человек, сопереживающий людским бедам.

В Александровском дворце раз в неделю устраивались кинематографические сеансы, о которых цесаревич оповещал императора, великих княжон… Дворцовый флигель-адъютант генерал В. Н. Воейков в своей мемуарной книге «С царем и без царя» записал: «Никогда не забуду последнего сеанса в начале февраля. Это был фильм „Мадам Дюберри“ – со всеми ужасами Французской революции, гильотиной, народным судом, казнями… После этого фильма я почувствовал невероятную тяжесть на душе, а теперь даже не могу вспоминать про него». Генерал Воейков обожествлял царя, все поступки, слова, действия, шаги, вздохи, беспрекословно и мгновенно исполнял его поручения и считал, что этим приносит неоценимую пользу отечеству, хотя скорее он должен войти в историю России в первую очередь как организатор спортивного олимпийского движения. Он сделал многое для развития в воинских частях гимнастики, стрелкового спорта, выездки лошадей… Он готовил русских спортсменов ко Всемирной Олимпиаде 1912 года в Стокгольме. Вместе с ними выезжал туда. Воейков был свидетелем падения короны, конечно, тенденциозным, но по описанию фактов – точным. 8 марта, перед отъездом из Ставки, Николай II обратился к своим войскам с прощальным словом: «После отречения Моего за Себя и за сына Моего от Престола Российского власть передана Временному правительству, по почину Государственной Думы возникшему. Да поможет ему Бог вести Россию по пути славы и благоденствия. Да поможет Бог и Вам, доблестные войска, отстоять нашу родину от злого врага… Кто думает теперь о мире, кто желает его – тот изменник отечества, его предатель. Исполняйте же Ваш долг, повинуйтесь Временному правительству, слушайтесь ваших начальников, помните, что ослабление порядка службы только на руку врагу. Да благословит Вас Господь Бог и да ведет Вас к победе Святой Великомученик и Победоносец Георгий».

Получив это послание, генерал-адъютант Алексеев вместо опубликования его в тот же день объявил Николаю II, что он должен считать себя арестованным. «Государь сел в Императорский поезд, – записал Воейков, – к концу которого был прицеплен вагон с четырьмя делегатами Государственной Думы, обязанными доставить Императора в Царское Село…» Воейков негодовал, что при отходе поезда Алексеев отдал царю честь, а делегатам Думы поклонился в пояс, а позже с издевкой отметил, что «появилось новое светило и достигло покоев Императора, где в царской опочивальне А. Ф. Керенский находил отдохновение от своих трудных обязанностей главы вооруженных сил России, усложненных уговариванием на ратные подвиги „товарищей“.

Царь отрекся от престола 2 марта в три часа дня в пользу августейшего брата Михаила и, когда прощался с войсками, уже знал об отказе брата от короны, очень огорчившего его этим. При обсуждении вопроса о передаче власти Михаилу Александровичу в Думе возникли разногласия. Милюков сказал, что царь на Руси необходим и «в тесном сотрудничестве с ним следует утихомирить начавшуюся бурю». Наступила тишина. Родзянко заявил, что вступление на престол великого князя невозможно, – никто из членов Временного комитета ему не возразил. Было отмечено, что Михаил Александрович никогда не проявлял интереса к государственным делам, состоит в морганатическом браке с женщиной, известной