поэтому нервничал, злился и подозревал всех и каждого.

Он с подозрением отнесся даже к огромному веселому американцу ирландских кровей, который приехал из Нью-Йорка искать свои корни. Они неожиданно обнаружились здесь, в деревушках графства Монахан, и транжире О’Кейси оказалось достаточно одного взгляда на пухлую пачку долларов, чтобы сдать комнату позади парикмахерской под «Логово Корригана».

И нет ничего подозрительного в том, что лысый парикмахер сидит сейчас в числе трех единственных посетителей «Логова» — тесной и темной комнатушке, насквозь пропитавшейся запахом солода и опилок. Устроившись за стойкой бара, он болтает с соседом, местным работником с фермы, смеясь и пропивая свою скудную дневную выручку. Время от времени оба замолкали и оглядывались на одинокого англичанина.

Не обращая на них внимание, Эвери вытащил из кармана пиджака смятую газету и принялся читать заголовки, с трудом улавливая смысл. Что-то о вторжении Саддама Хусейна в Кувейт. Больше войск, больше кораблей. Больше шума. Другой мир, другая война. Такое впечатление, что другая планета.

Стоячие часы с медным циферблатом меланхолически пробили одиннадцать, и все смолкли.

Работник встал, допил стакан и пожелал Лу Корригану доброй ночи.

Эвери встревоженно наблюдал за происходящим. Прекращение выпивки в положенный час не входило в число исконных ирландских добродетелей.

О’Кейси потащился за помощником фермера в переднюю комнату, где была парикмахерская. Эвери слышал, как они прощались под шум дождя, потом загромыхали задвигаемые засовы.

Назад О’Кейси не вернулся. Эвери чуть подвинулся в сторону и увидел, что парикмахер развалился в кожаном кресле, сбросив с него всякий хлам. В луче света от уличного фонаря блеснуло металлом ружье на его коленях.

Прокуренный бар вдруг показался вымершим. Клаустрофобия. Эвери вытер пот со лба. Он здесь, словно крыса в ловушке. В мозгу вихрем неслись какие-то слова, сердце начало давать перебои.

— Нравится комнатенка?

Голос Корригана нарушил его мысли, он расплескал пиво, с трудом выдавил беспокойную улыбку.

— Комната? Просто замечательная.

Американец вышел из-за стойки бара, явно тесноватой для такого верзилы. «Шестнадцать стоунов»,[4] — прикинул Эвери, широченные плечи, могучая грудь выпирает из красного жилета лесоруба. Вечный загар свидетельствует о долгих годах, проведенных под тропическим солнцем, которые на несколько лет состарили его грубоватое лицо. С седеющими, коротко подстриженными волосами он выглядит одногодком Эвери. Лет на сорок с хвостиком. «Что ж, некоторым наплевать на это», — подумал Макс.

— Теперь у нас два зала, — пояснил Лу Корриган. Бруклинский акцент причудливо смешивался у него с мягким ирландским провинциальным говором. — Я думал уломать О’Кейси открыть еще один к будущей летней ярмарке, да только парень, — он понизил голос, — настоящая задница.

— Отличная комната, — повторил Эвери.

На губах Корригана заиграла улыбка, но англичанин отметил, что суровые синие глаза не улыбаются.

— Ты выпивку пролил. Давай долью.

— Не стоит.

Американец отмел возражения взмахом руки и пошел со стаканом к стойке. Накачивая пиво, заметил:

— Местные не жалуют приезжих англичан, и те тут все время дергаются. Мне повезло — нас, янки, они любят.

Эвери решил, что нет смысла уклоняться от беседы. Время встречи со связником не оговорено.

— Я слышал, вы здешний уроженец?

— Точно, — ответил Корриган, возвращаясь с двумя стаканами. — Мы жили милях в двенадцати отсюда, пока мне не стукнуло восемь, когда предки мои эмигрировали. Я натурализованный гражданин добрых старых Соединенных Штатов Америки. — Верх снова взяло бруклинское произношение. — Стал наведываться сюда в восьмидесятых, порыбачить. Чувствую, хорошо на родной земле. Полтора года назад развелся, да и подумал — какого черта! — Он оглядел затхлый зальчик. — Устроился тут. Бизнес дохлый, но пойдет понемножку. Что-что, а выпивка ирландцу всегда нужна. Будь здоров!

Они чокнулись, и капли брызнули на газету, раскрытую на столе.

— Что думаешь? — вдруг спросил Корриган.

— Простите?

Огромная рука схватила газету.

— Про Саддама в Кувейте?

— Да ничего не думаю.

Это, конечно, была ложь. Он много думал, прикидывал, рассуждал. Вспоминал старые времена и старых друзей. Строил догадки, сбиваясь с толку. Но ложь легко срывалась с губ.

Если часто ее повторять, в конце концов сам начинаешь верить.

Корриган рассмеялся.

— Ну, вы, англичане, даете! Полмира воюет, а они об этом даже не думают. А еще называют американцев недоумками!

Эвери криво усмехнулся.

— Все, что я знаю, это как толкать машины на продажу.

— Твой бизнес — тачки?

— Импорт, экспорт, прокат, ремонт.

Американец снова захохотал.

— Самый ходовой товар. Колеса на втором месте после выпивки.

Замечание попало в точку. Визг покрышек на заднем дворе ни с чем нельзя было спутать. Стукнула дверца машины.

Сердце Эвери зачастило.

Американец поднялся, двигаясь очень проворно для своих габаритов. Откинул потрепанную бархатную портьеру в углу и отпер дверь. В комнату проник порыв ветра.

В дверях стоял человек в мокром черном плаще, с мокрыми гладкими волосами, с усталым бледным лицом. Его сгорбленную фигуру высвечивали фары остановившегося во дворе автомобиля, по крыше которого дождь барабанил так, что с капота текли потоки воды.

— Заходи, — коротко бросил Корриган.

Человек шагнул вперед, натащив на пол воды и грязи, беспокойно оглядел тускло освещенную комнату. Когда взгляд его остановился на Эвери, тонкие красные губы сложились не то в улыбку, не то в ухмылку. Он обернулся, махнул шоферу, и тот, погасив фары, заглушил мотор.

Корриган прикрыл и запер дверь.

— Мерзкая ночка.

Вошедший пропустил замечание мимо ушей.

— Кто еще тут?

— О’Кейси вон там, на страже.

Напряженное выражение на лице вновь прибывшего смягчилось, он с силой провел руками по голове, отжимая чересчур длинные черные волосы, отчего они плотно прилипли к черепу.

— Двойной «Джек Дэниелс», — заказал он, снимая промокший дождевик, под которым оказались черные рубашка с курткой и линялые джинсы, пересек комнату и поставил стул прямо перед Эвери. — Давненько не видались, Макс. Знаешь меня? Дэнни Гроган.

— А мы знакомы?

Еще одна ложь. Гладенькая, убедительная.

Он, разумеется, знал Дэнни Грогана. Пару раз случайно сталкивался с ним в Лондоне в ирландских погребках. Настолько случайно, что не мог бы его запомнить без особых на то причин. Тут была почва для нежелательных подозрений, поэтому снова пришлось лгать.

Запомнил же он Дэнни Грогана по той причине, что тот был другом Джерри Фокса.

А Эвери интересовался каждым, кто дружил с Джерри Фоксом.