В конце письма она писала, что уже много лет ей снится Даниэль, который умоляет ее написать мне. Она просила прощения за то, что не написала раньше, но у нее не было для этого ни малейшей возможности.
Она надеялась, что со мной все в порядке, но, узнав о смерти отца, испугалась, что ее сон был предвестником этого страшного события.
Она послала сердечное письмо моей матери, о доброте которой она никогда не забудет.
Она не сообщала ни о том, как узнала о смерти отца, ни о том, откуда ей известно, что я — гончар. Она даже не сказала, знает ли она о смерти Франциски, но письмо заканчивалось удивительным предложением:
«Однажды, если мы встретимся снова, мне бы хотелось, чтобы ты выложил плиткой панель моего дома в Нью-Йорке. Возможно, это будет сцена из нашего детства. Было бы чудесно узнать что-нибудь о Порту и о событиях, что произошли за это время. Всегда твоя, Виолетта».
В письме, посланном непосредственно ко мне домой, она добавляла в постскриптуме:
Я не знал, как ей это удалось. Нью-Йорк? Это было невероятно. Я с ужасом думал даже о поездке в Лиссабон, который находился лишь в двухстах милях к югу от Порту.
Я был рад, что жизнь у нее сложилась — это казалось настоящим чудом после всех наших несчастий. Но ее письма оказались слишком большим испытанием для моих расстроенных нервов. Закрыв двери, чтобы дочки не увидели меня, я прорыдал до рассвета.
К началу мая битва в Португалии между силами, выступающими за немедленные конституционные реформы, и теми, кто желал восстановить абсолютную монархию, чуть не вылилась в гражданскую войну. Потом мы узнали, что король Жуан и его сын Мигель, верховный главнокомандующий, признали вне закона парламент и конституцию. Вслед за этим последовали аресты сотни представителей оппозиции по всей стране. Эти несчастные узники благоволили к либерально настроенному Педро, старшему брату Мигеля.
Мы не знали, какие страдания выпали на долю этим людям, но старожилы узнавали запах горящего мяса, который они помнили с детства, когда жертв инквизиции сжигали в Лиссабоне и других городах, запах, который невозможно было забыть.
Многие разделяли мнение короля и его сторонников, выступавших за абсолютную власть, что французская оккупация — неизбежна, поскольку силы, находящиеся у власти во Франции, были убеждены, что сильная королевская власть отвечает их интересам.
Мы все боялись открыто выражать свое мнение по какому бы то ни было, даже самому незначительному предмету. Во время прогулки я следил за тем, чтобы ни одно английское слово не вылетело из моих уст. Луна, Бенджамин и я больше не собирались на субботний ужин. Теперь вместо вечерней прогулки с Эстер и Грасой я читал молитвы при свечах. По вечерам мы закрывали ставни и опускали шторы.
Я также заставил девочек убрать все кашне, шали и платья, сшитые их матерью, и носить только самую скромную одежду, как того желали священники. Они также носили четки и по любому поводу, даже просто чихнув, произносили Аве Мария — это была еще одна мера предосторожности.
После того как несколько евреев, скрывающих свое происхождение, предупредили меня, что мое имя всплывает в связи со слухами о марранах, которых собираются арестовать, я начал ходить каждую неделю на исповедь, и, чувствуя одновременно злость и юношеский задор, плел всякие небылицы о своем распутном образе жизни. Один священник почтенного возраста, на которого я возлагал бремя своих грехов, с большим интересом выпытывал у меня все подробности моих любовных похождений и не скрывал своего удивления, что мне удается покорить столько женщин. Я уверял его, что обычно я так себя не веду, но меня вдохновляют успехи нашего короля в его борьбе с подлыми реформаторами и евреями, которые угрожают нашим моральным устоям.
Через два дня после упразднения конституции я стал свидетелем беспорядочного сборища несколько сотен людей на Новой площади: они несли кресты и иконы, высоко поднимая их впереди себя, словно это были мечи и щиты. Они объявляли либералов и марранов врагами португальского народа и всего христианского мира. Они выкрикивали такие нелепицы, каких я не слышал уже почти девятнадцать лет со смерти Лоренцо Рейса. В этой атмосфере всеобщего безумия и травли Бенджамин также жил в постоянном страхе, поскольку вся округа знала, что он занимался Торой со всеми желающим. И в самом деле, вскоре он просто исчез, хотя ни солдаты, ни судебные приставы не приходили за ним, и никто не знал о его судьбе. Я пытался выяснить, не посадили ли его в тюрьму, но тюремщики и служащие в здании городского управления только высмеивали меня. Вместе с другими соседями я заколотил его лавку и дом.
Той ночью, когда он исчез, мне снилось, что я объят огнем и сгораю дотла. Весь следующий день я не мог избавиться от мысли, что этот кошмар был знамением грядущих событий, и мои дети скоро останутся сиротами.
Через три дня, когда я, наверное уже в десятый раз, перечитывал письмо Виолетты, раздался стук в дверь.
— Кто там? — спросила Граса. Она сидела возле меня, изучая карту Европы.
Ответа не последовало. Я вскочил и приоткрыл дверь. На пороге стоял Бенджамин, закутанный с ног до головы в черный плащ.
Глава 27
Девочки бросились к Бенджамину, обняли и расцеловали его. Он издал шутливый стон в ответ на это нападение. Но в его глазах была видна крайняя усталость, а седые волосы торчали во все стороны. Белоснежная неухоженная борода говорила о том, что он не брился несколько дней.
— Извини, что не сказал тебе ни слова, — промолвил он, доставая из кармана жилета футляр для очков. — Мне сообщили, ты собираешься уезжать. Я зашел попрощаться.
— Но где вы были?
— Секрет. Чем меньше ты будешь знать, тем лучше. — Он внимательно посмотрел на меня через очки. Должно быть, я ухмыльнулся, так как он спросил:
— Что такое, парень?
— Я просто всегда именно так вас себе и представляю — очки, и пара совиных глаз.
Он засмеялся. Эстер принесла стул и взяла его за руку. Граса спросила, был ли он в тюрьме, и аптекарь ответил:
— Слава Богу, нет. Я помогал Киру одержать победу. Но вскоре я должен вернуться в свое укрытие, и лучше вам не знать, где я и чем занимаюсь.
Кир был древним персидским правителем, завоевавшим Вавилон и освободившим евреев, разрешив им вернуться в Палестину и восстановить там свой храм. Бенджамин намекнул тем самым на дона Педро, старшего сына короля и сторонника демократических реформ. Бенджамин верил в то, что если Педро отвоюет трон у своего младшего брата Мигеля, то для Португалии и евреев наступит золотой век. Десятки тысяч наших собратьев, изгнанные инквизиторами, смогут вернуться из Константинополя, Амстердама и других городов диаспоры.
Какое-то время Бенджамин сидел с нами и болтал о пустяках с девочками, которые приготовили нам рабанаду. Когда мы наелись до отвала, они пожелали гостю спокойной ночи и отправились спать, поскольку я хотел поговорить с Бенджамином о вещах, которые им было лучше не слышать.
Прежде чем отослать девочек, он попросил их посидеть спокойно, а потом нажал кончиками пальцев на закрытые глаза, чтобы они увидели цветные точки, которые всегда появляются в таком случае. Доступ к этому тайному миру всегда вызывал у них восторг.
— Теперь мы объединили наше внутреннее видение, — сказал он им. — Ни вы, ни ваш отец уже не
