лет, и никогда ничего не доставляло мне такого удовольствия.

На лбу Лайеля резче обозначились морщины.

– Удовольствия, говорите? Вы уверены в этом? – Допив бокал белого рейнского вина, он задал еще один вопрос: – А как относится Эмма к этой вашей атаке на божественное откровение?

Чарлз задумался. Отвечая, он тщательно взвешивал каждое слово.

– Она, должно быть, догадывается о том, чем именно я занят, потому что видит весь этот нескончаемый поток писем, специальных журналов и книг от селекционеров, ботаников, зоологов… Я-то все-таки геолог! Но она ничего не говорит, а сам я никогда не завожу речи об этом предмете.

Во время очередного однодневного наезда в Лондон он узнал, что капитана Фицроя, посланного около двух лет назад английским губернатором в Новую Зеландию, отозвали, так как он не сумел наладить отношений с поселенцами. Это была не единственная огорчительная для него новость. И в уединении сельской жизни, ежедневно читая лондонскую 'Тайме', Чарлз был осведомлен о том, что Англия давно уже не переживала столь трудных времен. За последние сто лет заработки никогда еще не падали так низко. Ненавистные Хлебные законы [Общее название законов, регулировавших до 1846 года ввоз и вывоз зерна и другой сельскохозяйственной продукции. Охраняя интересы английских землевладельцев, они ухудшали положение народа, особенно в период 'голодных' сороковых годов. – Прим. пер.], против которых выступали Дарвины и Веджвуды, сохраняли такие неимоверно высокие пошлины на зерно, что его ввоз практически прекратился, в результате чего цены на хлеб в стране резко подскочили. Бедняков охватила настоящая паника: не хватало денег, чтобы прокормить семью. Из-за промышленной революции резко сократилось сельскохозяйственное производство. Фермеры, особенно молодежь, бежали из деревни в город, чтобы иметь возможность хоть как-то заработать на жизнь на заводах и фабриках. В придачу год выдался неурожайным для зерновых, а картофель почти полностью погиб из-за грибка. На примере собственного огорода Чарлз убедился, что большая часть картофеля сгнила.

– Что же мы посадим в будущем году? – сокрушалась Эмма, – Ведь так у нас не останется ни одной семенной картофелины.

– Я накопал немного хорошей. Сегодня насушу в печке песок – картошку мы будем хранить в корзинах с песком.

Он не стал говорить жене, мало интересовавшейся газетными новостями, что, по мнению некоторых обозревателей, страна никогда еще не была столь близка к революции. Джону Генсло он писал:

'Мой садовник жаловался мне, что, когда цена на муку снова поднялась, его семье пришлось тратить на выпечку хлеба на пятнадцать пенсов больше, чем раньше, – из тех двенадцати шиллингов, которые он получает в неделю. Это примерно то же самое, как если бы одному из нас, скажем, пришлось дополнительно платить за хлеб девяносто или сто фунтов стерлингов. Эти проклятые Хлебные законы нужно поскорее вышвырнуть на свалку'.

Зима выдалась мрачная. Весной Хлебные законы отменили. Чарлз записал: 'Порча картофеля привела к тому, к чему так и не смогли привести двадцать лет агитации'.

В начале 1846 года здоровье матери Эммы заметно ухудшилось, и дочь отправилась в Мэр-Холл, чтобы быть рядом с нею. Как только она вернулась, Чарлз поехал в Маунт навестить отца, чьи силы таяли с каждым днем. В конце марта Бесси Веджвуд скончалась.

'Как я благодарна, что смерть ее была такой легкой, – писала Элизабет. – Вечером я услыхала, как она, по обыкновению, говорит: 'Господи, позволь рабе твоей почить в мире'.

Теперь, я полагаю, пора подумать над тем, чтобы уехать отсюда и продать имение'.

Мысль об этом потрясла Эмму.

– Неужели Мэр-Холл навсегда уйдет из нашей жизни? – застонала она. Место, где мы выросли, самое прекрасное на земле?

Организм доктора Дарвина оказался более выносливым, чем у тетушки Бесси. Кризис миновал, и жизнь в Маунте пошла по заведенному порядку. За отцом продолжали преданно ухаживать дочери – Сюзан и Кзтти.

Уияльму исполнялось семь лет: при четырех маленьких детях в доме решено было оборудовать для них в Даун

Хаусе классную комнату и пригласить гувернантку, чтобы заняться их образованием.

– С гувернанткой я бы повременил как можно дольше, – предложил Чарлз, – но насчет комнаты я целиком согласен. Надо будет перестроить оба флигеля, а над ними настелить пол для просторного классного помещения. Я хочу, чтобы оно выходило окнами в сад, а рядом была комната для гувернантки.

– Раз уж ты заговорил о переделках, – вставила Эмма, – то учти, Сэлли жалуется, что через кухню должны проходить все, кто ни придет в дом, посыльный ли это -или рабочие. Это ей очень мешает. Нельзя ли заделать старую дверь кирпичом, а новую сделать в другой части кухни со стороны кладовой?

Обдумывая предложение жены, Чарлз принялся массировать брови.

– Кладовая Парсло тоже нуждается в перестройке. Она чересчур тесна, придется добавить ему места. К тому же прежний владелец заделал окно кирпичом, чтобы не платить оконного налога. Надо будет разобрать кирпич и вставить стекло.

– А-хватит ли у нас на все это денег?

– С трудом. Но, надеюсь, конклав в Шрусбери не осудит меня за мотовство. Правда, сейчас, когда мы читаем биографию сэра Вальтера Скотта, я иногда склонен думать, что мы, пусть и со скоростью улитки, но все-таки движемся по его стопам – к неминуемому разорению.

Как-то во время одного из визитов Чарлза в Лондон доктор Генри Холланд порекомендовал ему ради укрепления здоровья отказаться от двух ежедневных сигарет и сигары, которую он выкуривал от случая к случаю. В результате Дарвин перешел на нюхательный табак и очень бьй этому рад: ему казалось, что табак 'прочищает мозги' и обостряет восприятие. Теперь он постоянно держал на камине темно-зеленую глиняную табакерку, чтобы до нее легко было дотянуться правой рукой.

– Слишком уж легко ты захотел избавиться от своих 0олезней! воскликнула Эмма, когда он снова захворал. – Этот твой табак так же вреден, как и сигареты. Ради меня и самого себя откажись от него на месяц.

Чарлз так и поступил, но при этом то и дело ворчал:

– Злодейка!.Заставила меня бросить нюхать табак, и теперь я туп и вял, как сонная муха.

В конце месяца они пошли на мировую.

– Разреши мне оставить табакерку в коридоре! – взмолился Чарлз. Тогда, чтобы до нее добраться, мне придется сперва снять с подлокотников кресла дощечку для письма, а потом пройти через всю комнату – в общем причинить себе столько беспокойства, что нюхать табак я буду гораздо реже.

– Втрое реже? Тогда я согласна. Такая малость уж конечно тебе не повредит. Но детям я никогда не открою, что тебе потребовалось передвинуть предмет вожделения подальше от себя, чтобы бороться с искушением.

В гости к ним приехал Джозеф Гукер, захватив с собой начатую работу. За это время он успел сделаться самым близким другом Чарлза, которому тот поверял самые сокровенные мысли, делясь с ним своими последними открытиями. Гукер выглядел таким бледным и изможденным, что Чарлз не удержался от восклицания:

– Вам следует обзавестись женой, чтобы она не позволяла вам чересчур много работать!

Гукер едва заметно улыбнулся.

– Мне всего двадцать восемь. Вы-то женились только в тридцать! Прежде чем окончательно остепениться, я хотел бы совершить еще одно путешествие.

После того как Гукер уехал к себе в Кью, Чарлз поделился с Эммой:

– Я решил соорудить тропу для прогулок на границе между нашим участком и землями Леббока – наподобие '(докторской тропы' в Шрусбери. Мне нужно иметь собственную прогулочную аллею, 'тропу раздумий', если хочешь, где я мог бы сам себе задавать вопросы и искать на них ответы. Монографии и книги сперва должны созреть в голове, на бумаге они пишутся потом. Я проложу ее на южной стороне. До середины она будет проходить по открытому полю, а потом свернет в лес за дальним лугом. Получится нечто вроде замкнутого круга. У себя в лесу мы обнаружили песчаную яму, поэтому песка у нас предостаточно. Как только мы с Комфортом окончательно определим трассу, надо будет нанять двух рабочих, чтобы очистить