торжествующей улыбке.

— Ну как там? — спросила тихо Стенникова, показав глазами на потолок. — Что решили?

Уфимцев придвинул к ней стул, сел.

— Обязали сдать сверх плана двадцать тысяч пудов.

— Значит, надо, раз обязали.

— Так ведь без зернофуража останемся!

— Понимаю, понимаю... Но в районе положение в стране знают лучше нас с вами, раз на это идут.

— А продуктивность? Какая будет продуктивность без зернофуража?

— Что же поделаешь? Иногда приходится и поступиться своими интересами в интересах государства.

Уфимцев вспомнил слова Пастухова о звонке из области — выполнить план хлебозаготовок по району при любых обстоятельствах.

Кажется, Анна Ивановна поколебала в нем уверенность в правоте его убеждений. Да, как ни горько, что рушатся все твои планы, а решение парткома выполнять надо. Правда, тут не обойдется без борьбы с Векшиным...

Уфимцев встал, вышел на середину кабинета.

— Внимание, товарищи! — Он поднял руку, и все замолчали. — Сегодня на правлении колхоза должен обсуждаться вопрос о продаже зерна государству сверх установленного плана...

— А что я говорила? — крикнула опять Дашка. Она спустила платок на плечи и, подперев руками бока, с вызовом поглядывала вокруг.

— Вопрос этот серьезный, — продолжал Уфимцев. — И члены правления рады тому, что помочь им в этом деле пришли многие колхозники.

— Почитай, весь колхоз тут! — крикнули из коридора.

— Повторяю, мы рады такому обстоятельству, — и он опять посмотрел на улыбающегося Векшина, — будем решать этот вопрос вместе. Поэтому заседание правления переносится в клуб... Товарищ Кобельков, организуйте помещение.

— Есть! — крикнул Кобельков и сорвался с места.

Торопов настороженно смотрел на хозяйски строгого Уфимцева. «Что он делает? На что рассчитывает?» Но ничего не сказал, не вмешался.

В клуб колхозники шли толпой. Шли серединой улицы, молча, только слышался топот ног да редкое покашливание. Становилось темно. Багровая полоса над Коневским лесом медленно тухла, утончалась, воздух густел, тихо колыхался над притихшими избами. На Санаре кричали запоздавшие гуси, ревела диким голосом свинья у нерадивой хозяйки, где-то в доме плакал ребенок, лениво полаивали собаки.

Торопов приткнулся к плечу Уфимцева:

— Как думаешь, председатель, не зря ты пошел на такой риск? Не сорвут нам мероприятия колхозники?

— Посмотрим, — помолчав, ответил тот.

— Помни, мне нельзя без двадцати тысяч пудов возвращаться в район. Какие бы расхождения у нас с Пастуховым ни были в этом вопросе, но если принято решение, оно для нас с тобой, коммунистов, закон.

— Не агитируйте... Партийный устав знаю.

Клуб был старый, тесный, некогда переделанный из бывшей церкви, в нем стояла духота от закрытых наглухо окон.

Когда члены правления уселись за стол, стоявший на сцене Уфимцев обвел их взглядом, чтобы убедиться, все ли явились. Тут был весело поглядывающий на людей Кобельков, хмурый, прячущий глаза Гурьян Юшков, вальяжный, празднично приодетый Герасим Семечкин, спокойно глядевший в зал Юрка Сараскин, рядом с ним сосредоточенный Иван Петрович Коновалов, озабоченная Стенникова над книгой протоколов, и Векшин, возбужденный, не скрывающий радости. Не было лишь Попова.

— А где агроном?

— Уехал в Малаховку на кустовой семинар, — ответила Стенникова. — Райком комсомола проводит.

Уфимцев постучал по звонку, призывая к тишине колхозников, занявших все скамьи в зале.

— Товарищи! Время у нас сейчас горячее, дорогое, не до митингов. Но коли на заседание пришло столько колхозников, справедливее будет провести не правление, а общее собрание.

— Правильно! Собрание! — крикнули из зала.

Уфимцев невольно, против желания, вновь посмотрел на Векшина. У того на лице расплылось торжество: председатель колхоза сам в капкан лез.

— Послезавтра мы приступаем к уборке. Урожай у нас в этом году не очень богатый, но выше, чем предусмотрено в производственном плане. Значит, будут некоторые излишки зерна в хозяйстве. Вот и давайте подумаем, как с ними поступить... Но прежде позвольте предоставить слово председателю нашего райисполкома товарищу Торопову.

Раздались недружные хлопки. Торопов от неожиданности развел руками — он не думал выступать, но делать было нечего, поднялся и пошел к трибуне.

Он умел говорить, видимо, на это и рассчитывал Уфимцев, предоставляя ему слово. Колхозникам глубинных «Больших Полян» не часто приходилось встречаться с приезжим начальством, слушали они Торопова внимательно, не перебивая. Кое-кто из женщин даже заохал, сокрушенно закачал головой, когда он сказал, что в городах сегодня имеются трудности с обеспечением населения некоторыми продуктами питания.

— Не все, видимо, еще хорошо у нас в сельском хозяйстве, — говорил Торопов, — есть много нерешенных проблем, тормозящих его развитие. Безусловно, партия возьмется за их решение, сама жизнь зовет к этому... Но сегодня для нас с вами нет почетнее задачи — обеспечить, чтобы трудящиеся городов, дающие деревне машины, тракторы, одежду и обувь, были сыты, имели и доброкачественный хлеб, и мясо, и масло в достаточных количествах. И ваше сверхплановое зерно...

— Ты скажи, сколько с нас причитается? — крикнул Дмитрий Тулупов, привстав со скамьи.

— А это вам самим решать, — ответил Торопов и отошел от трибуны.

Уфимцев встал. Он обвел глазами зал, увидел брата Максима, сидевшего позади всех, тетю Соню с доярками и среди них Лидку, свою племянницу, табунок парней у окна, шалашовских мужиков, Пашку Семечкина, братьев Федотовых, плотника Микешина на передней скамье, рядом с ним Дашку Лыткину. Все они глядели на него, ждали, что скажет.

— Есть предложение, — сказал Уфимцев, — продать государству сверх установленного плана двадцать тысяч пудов зерна.

Зал охнул. Векшин, диковато закатив глаза, захохотал:

— Под метелку, значит? — спросил он громко, чтобы все слышали. — Вот это председатель! Ничего не скажешь, заботится о колхозниках.

— Мы можем продать эти двадцать тысяч пудов, — продолжал Уфимцев, не обращая внимания на слова Векшина. — Можем продать...

— Сломали нашего Егора, — сказал кто-то из женщин. И опять в зале завздыхали, заохали.

— А нам что останется? Опять одни отходы? — выкрикнул Максим.

— Зачем отходы? — возразил Уфимцев. — Зерно, определенное на трудодни, будет не тронуто. По два килограмма на трудодень, как предусмотрено планом, колхозники получат. Но я не хочу скрывать от вас, придется отказаться в этом году от создания других фондов. Одним словом, мы должны продать все, кроме семян и фонда на трудодни. Вы же слышали, что говорил Торопов.

— Ты же сам нас агитировал, что без зернофуража нельзя колхозное хозяйство вести, — встал за столом Векшин. — А теперь предлагаешь все продать, без зерна колхоз оставить. Какой же ты хозяин своим словам?

Векшин обращался не к Уфимцеву, а к сидящим в зале колхозникам. И по движению среди них, по возгласам было заметно, что его вопрос не остался без внимания, вызвал смятение.

— Разорит он нас, по миру пустит, — прогудела жена Тетеркина. — Жили без него...

— А ты бы, Анисья, помолчала, — крикнула тетя Соня. — Твой Никанор был больно хорош. Он не зорил...